Гордон Далквист - Химическая свадьба

– Может быть. Но триединство…

– Что?

– Триединство.

– Что, черт побери, вы имеете в виду…

– Трехчастное, ради всего святого! Тело, дух, разум. Такое триединое строение человека в равной степени относится и к государству, и к трем сословиям, составляющим его: церковь, аристократия, третье сословие. Используя современный язык, можно заменить аристократию правительством, но сравнение остается в силе. Более того, три сословия, как и каждый человек, несут на себе тень греха – и с необходимостью содержат свою противоположность, низкие аспекты: фанатизм Церкви, тирания государства и невежество толпы. Двойственность – это именно та причина, по которой секретность имеет важнейшее значение, когда сообщаются любые…

– Подобной бессмыслицы я надеялся избежать.

– Тогда ваша миссия безнадежна.

– Разве вы не можете просто пересказать это как притчу?

– Но это не притча. Я не знаю, как объяснить по-другому. События происходят, но это не повествование, не нарратив. Вместо него появляются только детали, описания. Если это птица, можно узнать, какая у нее окраска и к какому она принадлежит виду. Если это дворец, сколько в нем комнат. Если голову палача поместили в ящик, из какого он изготовлен дерева…

– Тем не менее, святой отец, прошу вас.

Отец Локарно раздраженно фыркнул.

– Отшельник приходит на королевскую свадьбу вместе с другими гостями. Гости проходят несколько испытаний, и немногие достойные допускаются к таинствам свадьбы. Но до того как молодой король и королева могут пожениться, их и королевских гостей казнят. Затем с помощью дополнительных ритуалов и жертв они волшебным образом возрождаются. Это путешествие – химическая свадьба – символизирует соединение интеллекта и любви через божественное. Жених – это реальность, а Невеста – поскольку она женщина – его противоположность, пустой сосуд, который достигает совершенства через союз с очищенной сущностью.

– Какой сущностью?

– А как вы думаете?

Чань фыркнул.

– Это руководство для сумасшедшего или для борделя?

– Те, кто находится по другую сторону завесы, редко видят…

– И снова, Невеста и Жених. Он – реальность, а она…

– Возможность, плодовитость, пустота. Женщина.

– Насколько свежо и оригинально: плодовитость и пустота одновременно. И король и королева – Невеста и Жених – казнены?

– Во время ритуала.

– А потом возвращены к жизни?

– Возрожденные и обретшие искупление.

– И что получается из этой впечатляющей свадьбы, когда двое становятся единым целым? – Тон Чаня стал язвительным. – Или, простите меня, триединством, или также шести…

– Они создают небеса на земле.

– Что это означает?

– Восстановление естественного закона.

– Что вы имеете в виду?

Настала очередь Локарно презрительно фыркнуть.

– Что воплощено в каждом нашем сне? Возвращение рая.

В подвале Чань угостился завтраком грузчика, который тот доверчиво оставил на столе. Он ел стоя и заталкивал последние куски в рот, а потом поднял обеими руками и снял решетку, закрывавшую вход в канализационный тоннель. Через некоторое время он снова вышел на поверхность у лечебницы для душевнобольных Святой Селии. Чань вымыл руки и лицо в каменном фонтане, украшенном скульптурами: это были Забвение и Надежда, крестившие младенца. Потом он плеснул воды на сапоги – они больше всего испачкались во время его второго путешествия под землей.

Через три улицы от больницы Святой Селии находилась мастерская Фабрици. Чань зашел туда ненадолго и расстался со второй из своих свернутых в трубку банкнот, зато теперь он был снова вооружен ясеневой тростью со стальным наконечником, внутри которой был спрятан обоюдоострый клинок длиной двенадцать дюймов, острый как бритва. Сам синьор Фабрици ничего не сказал по поводу длительного отсутствия Чаня и его потрепанного вида, но кардинал отлично представлял, что тот думает. Он и сам замечал такое много раз: людей, рисковавших всем в последней отчаянной ставке, которую, что было очевидно, они уже проиграли. Если кто-то встречал их еще один раз, то в виде трупов, вытащенных из реки, с белыми и раздутыми лицами, напоминавшими непропеченное тесто.

Перед тем как уйти, он спросил отца Локарно, было ли в химической свадьбе нечто уникальное, что могло бы объяснить такое сильное влечение к ней графа.

– Вестник, разумеется.

– Разумеется? Тогда почему вы его не упомянули раньше?

Священник недовольно буркнул:

– Вы хотели историю.

– Что за вестник?

– Отшельника призывает ангел, «крылья которого усыпаны глазами» – намек на Аргуса, стоглазого стража, убитого Гермесом.

– Намек с какой целью?

– Вестник – Дева – это символ бдительности.

– Постойте: Невеста – это убитый многоглазый вестник?

Локарно в отчаянии покачал головой.

– Дева – это ангел.

– Не Невеста?

– Совсем нет.

– Невеста – это не девственница?

– Конечно, она девственница. Ангел – символическая Дева – вестник призывающий. Он также командует казнями, свадьбой и возрождением. Ее, этого ангела, зовут Virgo Lucifera – и это уникальная особенность данного трактата.

– Люцифер?

– Вы что, не знаете латыни? Lucifera. Свет. Дева просвещения.

– Тогда она олицетворение сочувствия и прощения?

– Как раз наоборот. У ангелов эмоций не больше, чем у хищных птиц. Они создания, служащие справедливости и поэтому безжалостные.

Страстная речь Локарно была пронизана гордыней. Чань вздрогнул. В этом мире и так достаточно жестокости, зачем же ее обожествлять?

Возвращаясь к больнице Святой Селии, кардинал на полпути остановился у аптеки и купил за три пенни рулон марли. Пока клерк отмерял материю, взгляд Чаня скользнул по бутылкам с опиатами, стоявшим за прилавком. Любая из них стоила бы всех оставшихся у него денег. Он запихнул марлю в карман и поспешил выйти, чтобы не поддаться искушению.

Он поспешил к высоким стенам семинарии Святого Альбрехта, занимавшейся земными заботами Церкви: финансами, собственностью, дипломатическими интригами. Нанес ли взрыв в соборе достаточный ущерб, чтобы архиепископ решил поменять свою резиденцию? Чань скользнул в тень напротив дома и с удовлетворением отметил целый парад священников, покидавших заведение.

Что-то в том взгляде, которым Фабрици посмотрел на Чаня – предчувствие рока, мелькнувшее в нем, – подтолкнуло того к безрассудной дерзости. Он пристроился за двумя священниками в черных рясах, сопровождавшими монсеньора в красном, чью лысую голову венчала багровая бархатная шапочка, похожая на вишенку поверх куска ветчины. Чань сильно ударил по лодыжке одного из священников. Тот споткнулся и упал, а когда второй развернулся к кардиналу, то согнулся от удара в живот. Чань схватил монсеньора рукой за шею и потащил в безлюдную аллею. Ему потребовалось секунд пять, чтобы снять со старика длинное красное пальто, и еще меньше, чтобы отобрать бумажник, висевший на нагрудном шнурке.