Татьяна Форш - Цыганское проклятье

– Вас что-то связывает? – Федя не сводил с него глаз, изо всех сил стараясь сдержать просыпающееся бешенство.

– Нас? С Леночкой? – Улыбка Захарова стала мечтательной. – Очень много. Но она, глупая, этого не хочет понимать. Даже участкового попросила, чтобы тот охранял ее от меня… Как будто я предлагал ей когда-либо что-то плохое…

– А знаете, у меня предложение! – Петр понял по глазам друга, что сейчас снова начнется битва, и поспешил того отвлечь. – Мы с Захаром пока пообщаемся на интересующую нас тему, а ты, Федя, сходи к Елене. Насколько я знаю, ты хотел с ней поговорить. Я буду ждать тебя здесь, а после вместе пойдем в монастырь.

Федор пожал плечами:

– Хорошо. Тогда дождись меня, – и, не прощаясь с Захаром, направился прочь.

1896 год.

Бал. Шестнадцатилетие Марии Русаловой.

– Бабушка, это платье очень неудобное. – Марья одернула длинную юбку, но легче от этого ей не стало. Корсет был слишком тесным, пышные кружева похожи на взбитые сливки. Такие платья почти вышли из моды, но старая дама придерживалась строгих взглядов и настаивала, чтобы внучка была на балу непременно в этом наряде.

– Во-первых, не называй меня бабушка. На балу я для тебя Евдокия Петровна. Во-вторых, это платье сшито специально для тебя. Или ты хочешь сказать, что мы зря ездили на примерки последние два месяца?

Марья вздохнула. Примерки были тем еще испытанием. Портной француз с таким чудным именем, что она и не запомнила, заставлял ее стоять часами неподвижно. Прикладывал ткани, пришпиливал булавками какие-то лоскуты, кружева. Служанки только успевали выполнять его приказания. После примерок девушка уставала так, словно сама сшила не меньше дюжины платьев.

– Не крутитесь, mon ami. Вы превосходительно выглядит. – Девушка с трудом сдерживала смех, когда он делал подобные ошибки в русской речи. Пробовала его поправлять, на что портной обижался и начинал говорить исключительно на родном языке.

Марья иногда стыдилась своих мыслей, но предстоящий бал совсем не радовал. Она никогда не мечтала блистать в светском обществе, хвастать нарядами, пытаясь перещеголять других барышень. Она видела свое счастье в другом. Домик у реки, рядом любимый и куча детишек.

Ей уже давно снился красивый белокурый юноша. У него были глаза цвета застывшего меда, высокие скулы, мужественный подбородок и губы, что слаще любого нектара.

В ее сне они всегда танцевали вальс.

Марья смотрела в медовые глаза и тонула в них, как в тягучей патоке. Просыпаться после этих снов не хотелось, и она с нетерпением ждала ночи, чтобы снова увидеться с НИМ.

О своих снах она рассказывала только Аннушке, что была ее подругой с самого раннего детства. С ней можно было говорить обо всем, особенно о том, чего никогда не скажешь папеньке. Конечно, она очень любила отца, но в шестнадцать лет некоторыми секретами можно делиться исключительно с подругами.

Аннушка не одобряла наивной влюбленности Марьи в героя снов, но выслушивала всегда внимательно, важно кивала, а после звонко хохотала.

– Марьюшка, наукой доказано, что сны – всего лишь игра нашего воображения и не имеют с реальностью ничего общего, – говорила она. – Как только встретишь своего единственного, сразу перестанет сниться этот кареглазый.

– Он не кареглазый, – возражала Марья и смеялась вместе с подругой, – у него совершенно особенный цвет глаз. Будто густой гречишный мед, растворенный в янтаре.

– Тебе стихи писать надо, – улыбалась Аннушка.

Старая дама достала из сумочки носовой платок и приложила к абсолютно сухим глазам. Марья знала, что это лишь уловка, чтобы заставить чувствовать внучку виноватой, но ничего не могла с собой поделать. Бабушка всегда добивалась цели.

– Не плачьте, бабушка. Я буду счастлива надеть это платье на бал. – Дарья обняла бабушку за плечи и улыбнулась.

– Вот и славно, детка, – та даже не обратила внимания на «бабушку», – я люблю тебя и желаю только добра. На балу я наконец-то смогу представить тебя своим друзьям. Сколько можно сидеть в заточении у твоего солдафона-отца? Это просто недопустимо для юной особы.

Марья знала, что Евдокия Петровна всегда недолюбливала папеньку, но старалась скрывать это. А после смерти матушки и вовсе пообещала не переступать порога дома Русаловых.

Воспоминания вдруг накрыли девушку удушливой волной. Она старалась забыть тот страшный день, но не могла. Любимая маменька и сейчас стояла перед внутренним взором, как живая. Марья долго думала, что произошло тогда…

Мать вошла в воду, словно ее кто-то позвал, и Марья увидела ее испуганные глаза. А после она упала в озеро. Марья хотела бежать к ней на помощь, но замерла как вкопанная. Словно что-то не пускало. Страшный крик отца: «Не трожь!» до сих пор стоит в ушах. От чего или от кого он тогда пытался ее спасти? Ответов не было.

– Что с тобой, Мария? Ты побледнела. – В глазах бабушки читалась искренняя забота, что ей было не свойственно. Евдокия Петровна была ярой противницей проявления чувств и хотела так же воспитать внучку, только Марья не желала становиться похожей на снежную королеву.

– Все в порядке, просто корсет немного жмет.

– Ты привыкнешь. – Лицо старой дамы снова стало похоже на маску. – Бал через три дня, а нам еще многое нужно успеть. Кстати, у меня будет для тебя сюрприз, но об этом позже.

Марья не понимала своего состояния, но нервозность нарастала с каждым днем. И чем ближе бал, тем сильнее она нервничала.

Ее готовили к этому с раннего детства. Бесконечные уроки танцев, этикета. А может быть, дело в том, что бабушка с дедушкой устраивают бал в ее честь?

Марья не любила излишнего внимания к своей персоне и всегда старалась находиться в стороне от шумных компаний. Свободное время проводила в саду или встречалась с единственной подругой Аннушкой. Видимо, сказалось многолетнее нахождение в усадьбе отца. После смерти Софьи Сергеевны в доме больше не собирались гости, даже на партию преферанса, который безумно любил Силантий Матвеевич.

И вот теперь придется выслушивать поздравления, комплименты. Но страшнее то, что нужно будет делать вид, что ей это нравится.

Скорее бы все закончилось.

Бал проходил в имении Соломатиных. Хозяева лично встречали гостей в торжественном зале. Каждому вновь прибывшему выдавалась карнавальная маска.

При входе лакей объявлял титул гостя и его имя. Для балов это было атавизмом, но Евдокия Петровна все решила по-своему.

Постепенно зал заполнялся людьми.

Дамы в дорогих платьях, непременно с открытыми плечами. Кавалеры в черных фраках.