Дэн Симмонс - Дети Ночи

– Что? Что там насчет крепости?

– Ничего, – ответил Лучан. – Просто я попробовал представить, как ты будешь расспрашивать дорогу и уверять охранников, что просто прогуливаешься. – Он медленно покачал головой. – Кейт, ты не сможешь пробраться в крепость. А если и попадешь туда, то они просто используют тебя для своего поганого Причастия. Ребенка спасти невозможно.

Кейт не опускала пистолет.

– Может быть, стоит попробовать хотя бы для того, чтобы не допустить превращения его в полноценного стригоя.

Лучан хмуро посмотрел на нее.

– Ты собираешься убить ребенка перед тем, как его заставят пить кровь? Но зачем, Кейт? Церемония начнется незадолго до полуночи – стригои народ пунктуальный – и продлится часа полтора. Заряды рванут в двенадцать двадцать пять. Скорее всего они не успеют провести Причастие до…, до того, как это произойдет.

Кейт понимающе кивнула.

– Выходи из машины, Лучан. Не знаю, кому или чему теперь верить, но я все равно благодарна тебе за то, что ты сделал для меня час назад. Он…, они… – Рука у нее затряслась, но пистолет по-прежнему был направлен в грудь Лучана. – Если пообещаешь не преследовать меня, я просто оставлю тебя здесь. Ты отправишься в Венгрию.

Он открыл дверь и вышел. Дорога была пустынной, если не считать грохочущей цыганской кибитки. Черная лошадь с просевшей спиной могла оказаться любой масти под покрывавшим ее слоем сажи. Из-под темно-серой холстины выглядывали детские лица, испещренные грязными полосами от слез. Руки у детишек тоже были черными.

– Кейт, – печально проговорил Лучан, – зачем ты это делаешь?

– Не волнуйся. Ты же сам сказал, что если они меня поймают, то используют для своей Церемонии. Они не станут тратить время на вопросы. Как бы там ни было, я смогу выдержать все до…, во сколько? В двенадцать двадцать пять?

Лучан положил руку на дверцу.

– Но зачем?

– Не знаю. – Кейт опустила пистолет. – Я знаю лишь то, что не оставлю там Джошуа и О'Рурка. Прощай, Лучан.

Она перебралась на водительское место, закрыла дверь, включила передачу и развернулась на пустой дороге, направляясь к перекрестку, от которого шла дорога на Сибиу. Ветровое стекло покрылось уже таким слоем резиновой сажи и пепла, что Кейт пришлось включить дворники. Они скребли со звуком ногтей по стеклу.

Пока она разворачивалась, Лучан перебежал через улицу и поднял обе руки так, как это делали в Медиаше голосующие на дороге. Когда она подъехала к покрытому сажей знаку «Стоп», он выставил вперед большой палец.

– Спасибо, малышка, – сказал он, плюхнувшись рядом на сиденье. – Я уж думал, никогда не уеду отсюда. Пистолет лежал у Кейт на коленях.

– Не пытайся меня остановить, Лучан. Он поднял три пальца.

– Не буду. Клянусь. Честное скаутское.

– Тогда зачем…

Он пожал плечами и откинулся на драную спинку, подняв колени.

– Слушай, Кейт, а ты знаешь, что перед тем, как расстрелять Чаушеску, его пытались посадить на электрический стул?

Она хотела что-то сказать, но тут поняла, что это был очередной дурацкий анекдот Лучана.

– Нет. Не знаю.

– И тем не менее именно так. Но хоть рубильник включали раз десять, электричество на него не действовало. Уже потом, когда стали искать патроны, Чаушеску спросили, почему электричество не сработало. И знаешь, что он ответил?

– Нет.

– Latjatok, mindig is rossz vezeto voltam. Кейт ждала. Лучан перевел:

– Видите ли, я всегда был плохим руководителем-проводником. Поняла? Vezeto означает «руководитель», а еще и «проводник».

Она покачала головой.

– Не надо тебе ехать со мной.

Он растопырил пальцы и уселся поглубже.

– А почему бы и нет. Так проще преследовать. Я всегда был паршивым vezeto.

Кейт свернула направо, на шоссе номер 14. На сером от сажи указателе просматривались черные буквы: СИБИУ 43 KM. РЫМНИКУ-ВЫЛЧА 150 KM.

Как только машина выехала из Копша-Микэ, Кейт остановила дворники, но включила фары. Несмотря на ранний час, уже темнело.

Трудно представить что-нибудь более унизительное, чем положение патриарха без власти, оказавшегося в руках собственной Семьи. События развиваются своим чередом, хотя уже очевидно, что мое последнее появление перед Семьей будет обставлено как чисто церемониальный проходной эпизод в запутанной интриге борьбы за власть Раду Фортуны.

Раду… Я вспоминаю своего брата Раду, мальчика с длинными ресницами, который стал возлюбленным не одного султана. Мальчика, который рос для того, чтобы предательством и вероломством лишить меня трона. Люди называли его Раду Прекрасным и радовались его обходительности после суровых лет моего правления.

Глупцы.

Для меня Раду всегда оставался безмозглым, бесхребетным содомитом, У султана Махмуда не было никаких хлопот с Валахией и Трансильванией при Раду: одному Богу известно, сколько раз султан дергал за ниточки свою марионетку.

Я, Владиславе Драгвилиа, громил турок с гораздо большей решительностью, чем кто бы то ни было из христианских правителей; именно я прогнал султана, бежавшего, поджав хвост, обратно в Константинополь, именно я отвоевал свободу для моего народа. Но народ оставил меня.

Султан посадил свою куклу Раду в Валахии, чтобы тот переманивал моих бояр, подтачивал нерушимость их вассальских клятв. Потерпев неудачу при дневном свете на поле битвы, султан и Раду гораздо успешнее проявили себя в темных лабиринтах закулисной дипломатии. И вот, когда я ценой собственной крови даровал свободу Семи Городам, бояре этих германских оплотов выступили против меня и заключили секретный договор со змеенышем Раду.

К середине лета 1462 года мое положение стало, как выражаются нынче политики, несостоятельным. Я разгромил турок везде, где только мог их найти, но за спиной у меня мое войско таяло, как кусок сахара во рту. Я собрал немногих, наиболее преданных бояр, самых свирепых и умелых воинов и бежал. Я бежал в свой замок на реке Арджеш.

Народное предание так рассказывает о моих последних часах в Замке Дракулы.

Турки подошли ночью и установили свои пушки на полях возле деревни Поенари на обрыве противоположного берега Арджеша. Утром они пошли на приступ крепости. Затем, как говорится в легенде, один мой родственник, много лет назад захваченный турками, но помнивший мои благодеяния и сохранивший любовь к Семье, забрался на высокое место и запустил стрелу с предупреждением в единственное освещенное окно моей башни. Легенда утверждает, что стрела была пущена так метко, что загасила свечу, возле которой читала моя наложница.

Девушка находилась в комнате одна. Прочитав привязанное к стреле предупреждение о турецком штурме, она разбудила меня, выкрикнула, что пусть лучше ее тело съедят рыбы в Арджеше, чем к нему прикоснется рука турка, и бросилась со стены, с высоты тысячу футов, в реку. И по сей день в память об этом предании реку называют Riul Doamnei – Река Княгини.