Марьяна Романова - Страшные истории. Городские и деревенские (сборник)

Он не потерял голову — просто выбрал ту, которая показалась ему самым комфортным товарищем. Это было обидно, но с другой стороны, Алену успокаивала уверенность, что, видимо, муж ее не способен на самоотдачу. Для него любовь — это принятие даров. А теперь получается, что дело не в особенностях его психики, а в ней, Алене. Просто она не из тех женщин, которые способны разбудить в ком-то любовь. Она милая, умная, спокойная, с ней хорошо болтать и почти невозможно поссориться, она готовит французский луковый суп и любит хорошее кино, но она не способна разбудить в мужчине воина и жреца. Слишком обыкновенная, слишком земная.

Сама не понимая, зачем она это делает, Алена подошла ближе. Теперь она слышала голос мужа.

— Еще чуть-чуть… Потерпи еще чуть-чуть любимая… Я же много раз говорил тебе, что терпеть придется, но совсем недолго…

«Что за чушь, — удивилась она. — Можно подумать, у нас семеро по лавкам и общий миллионный бизнес, а я — истеричка с суицидальными наклонностями. Зачем этой Даше терпеть, мы ведь можем просто развестись. Нам даже делить нечего, никаких проблем!»

Алена хотела сказать что-то язвительное, возможно, сарказм помог бы ей создать видимость, что она не ранена, а совсем наоборот — это она атакующий воин, насмешливый, холодный и спокойный в своей расчетливой ярости. Но в горле словно закрылся шлюз, препятствуя току слов. Так и стояла на крыше, ловя ртом воздух, как рыба, выброшенная на песок.

И в этот момент Егор обернулся — заметил все-таки ее. Странно, но на его лице не было ни секундного замешательства, ни удивления, ни злости — как будто бы он заранее знал, что Алена придет, ждал ее. И девушка Даша тоже не удивилась — вот это выдержка! — она так и осталась в объятиях Егора, откинув голову, как будто бы позировала свадебному фотографу. «Наглая, какая же наглая дрянь! — подумала Алена — Ведет себя так, словно все права на него имеет, словно меня и не существует вообще… И он…» Алене было бы намного легче, если бы муж испугался и сказал что-нибудь, позаимствованное у предсказуемых сценаристов. «Это не то, о чем ты подумала», — например. Нет, она бы не поверила, зато не чувствовала бы себя такой униженной.

— Ну, иди сюда, — усмехнулся Егор. — По моим расчетам, ты должна была прибыть раньше. Я недооценил твою выдержку.

— Что? По твоим расчетам? Что за бред? — У Алены закружилась голова.

— Ты же не надеялась, что я нечаянно забыл свой телефон сегодня утром. — Егор смотрел ей в глаза, но руки его продолжали обнимать девушку, которая по-прежнему стояла, не шелохнувшись.

— Но… Егор, зачем? Не проще ли было просто мне сказать? Что ты меня больше не любишь, что ты хотел бы…

— Я же просил — подойди, — перебил он.

Алена неуверенно шагнула к нему.

А муж, словно мрачный фокусник, развернул недвижную девушку, и голова ее откинулась еще сильнее назад, неестественно, как крышка незапертой шкатулки. И Алена увидела черную разверстую прорезь на горле, и только тогда поняла, что девушка Даша давно мертвая. Ее муж, Егор, с которым она семьсот с лишним дней преломляла хлеб и делила крышу над головой, обнимал мертвую женщину. Из страшной раны на ее горле уже перестала вытекать кровь.

Глаза Алены наконец привыкли к темноте, и она разглядела, что кровь повсюду, и даже светлые мокасины мужа ею перепачканы. Она пошатнулась, схватила воздух рукой, ища опору, и ей пришлось призвать на помощь все внутренние резервные силы, чтобы не потерять сознание. Вдруг на первый план вышла та часть сознания, которую называют Внутренним Наблюдателем. Наверное, это была защитная реакция такая.

— Конечно, оставалась надежда — маленькая, ничтожная, — что ты не полезешь в телефон. Или хотя бы попытаешься замести следы.

— Замести следы? — пересохшими губами прошептала Алена. — Я? Егор, ты вообще-то человека убил… Или… Ты же ее не убивал, да?

Она сама понимала, что звучит жалко. Но реальность просто не помещалась в мир, к которому она привыкла. Алена не могла поверить, что вот такое, страшное, мерзкое, непонятное, может запросто вклиниться в ее жизнь. Она же отличница, паинька, скучная, мещанская, никогда не искавшая приключений и считавшая большинство романтиков инфантилами, она же земная и надежная, предсказуемая. А такое вот — оказаться на незапертой крыше наедине с убийцей, которого еще сутки назад ты считала самым близким человеком, и с еще не остывшим трупом женщины — обычно случается как раз с теми, кто не играет по правилам.

— Конечно убил, — все с той же спокойной улыбкой ответил Егор. Наконец он раздал руки, и тело девушки повалилось на пол. — Я надеялся, что ты не похожа на других, Алена… Я каждый раз на это надеюсь, но каждый раз выбираю неправильную женщину… А ведь ходит где-то и моя, единственная, — та, которая меня поймет и примет.

Алена все-таки не выдержала и села на корточки, в глазах потемнело от внезапной догадки:

— Так значит, и твои бывшие жены…

— Ну разумеется. — Создавалось впечатление, что Егора услаждает ее реакция. — И не только они. И ни разу не промахнулся, заметь.

— Сколько же…

— За то время, что мы женаты, или вообще? — деловито уточнил Егор. — Вообще — двенадцать. Четыре за последний год. Даша — тринадцатая. Ну а ты, моя дорогая, четырнадцатой будешь.

— Я никому не скажу. — Алена рассматривала носки своих пыльных туфель. — Никогда и никому.

— Ну разумеется, не скажешь. — Егор присел рядом с ней, протянул руку, почти нежно дотронулся до ее подбородка, бережно подцепил его пальцем и заставил жену заглянуть в его глаза. — Мертвые же молчат.

А еще Алена никогда не понимала раньше, почему маньяки из фильмов исповедуются жертвам, прежде чем убить тех. Она считала это недоработкой ленивых сценаристов — конечно, ведь намного проще раскрутить интригу, когда ключевой персонаж все объясняет сам. И только сидя на крыше, которая казалась (да и была — лично для нее) краем света, она вдруг поняла, что исповедь палача — как раз правдоподобный ход. Потому что помимо самого текста признания, в нем и жажда сочувствия, и болезненное желание увидеть чужой страх, и оттягивание сладкого момента, и нервное предвкушение, и слабая надежда увидеть Понимание, оправдать себя.

Алена почти не слышала, что говорил ей муж. Что-то о прежних женах, которым он строго-настрого запретил когда-либо проверять его эсэмэски, но в какой-то момент те лезли не в свое дело. О том, как он впервые в жизни понял, что хочет убивать, — ему было всего двенадцать, и он увидел какой-то фильм, где любовник убил женщину; такая там актриса была — серьезная блондинка, не то чтобы красивая, но какая-то неземная, — и как ярко она сыграла агонию. О том, как он впервые убил — случайно, неловко, торопливо; он боялся смаковать, все получилось так глупо и даже не принесло истинного удовольствия (кроме радости осознания, что он на подобное способен). Как он чувствовал себя волком среди людей и мечтал встретить волчицу, которая разделила бы с ним эту запретную сладость. Егор говорил и говорил — монотонная речь, запах крови, необычность переживания и холодный ветер почти усыпили Алену, погрузили в состояние транса. Она лишь почувствовала прикосновение ледяного лезвия к шее, а боль — нет, сразу — полет. Последним, о ком она подумала, был, как ни странно, он, Егор.