Марьяна Романова - Страшные истории. Городские и деревенские (сборник)

— А дальше я ничего не помню, — нахмурившись, рассказывал этот человек. — Как будто черное пятно… Утром очнулся в «Склифе» — оказалось, кто-то из прохожих вызвал «скорую». Мне плохо стало, а почему — даже врачи не поняли. И я сам не понял, вроде, и не пил особо, и сердце у меня крепкое… Как будто бы в яму черную упал. И вот что еще обидно и удивительно — почему Ариадна убежала? Ну допустим, упал я в обморок, ну допустим, не любит девушка неприятности, но «скорую» — то она вызвать могла? У меня же кошелек сперли из кармана, и документы все, и даже ключи от машины, хотя сама машина хрен знает где была припаркована… Черт знает кто ко мне, бездыханному, подходил, меня же вообще убить могли! А она просто сбежала… До сих пор в голове не укладывается — ведь в баре я почти придумал нам альтернативную историю — как я сначала везу ее в Париж, а потом развожусь с женой и женюсь на Ариадне… Уже месяц прошел, а история до сих пор из головы не идет. И снится она мне иногда. Такое лицо, его невозможно забыть…

В начале августа я вдруг обратила внимание, что Один Мужчина влюблен, и это горько и упоительно. Упоительно — потому что, как и большинству живущих под луной, это состояние было ему к лицу, делало его моложе и светлее. Горько — потому, что влюблен, да не в меня. Взгляд его теперь был устремлен куда-то в видимые одному ему дали, губы сами собою складывались в полуулыбку, морщинка, давно углубившаяся между бровей, разгладилась, как у блаженного или мертвеца.

Он улыбался, когда слушал музыку. Даже Леонарда Коэна. Dance me to the end of love — это на самом деле даже не об окончании романа песня, а о скрипичном оркестре, который играл в концлагерях, когда посеревших от немощи людей караванами отправляли в газовые камеры. Я когда-то прочитала об этом в Сети.

Он улыбался, когда читал эсэмэску. Я украдкой рассматривала его лицо и пыталась угадать, какие именно буквы явил ему экран мобильного.

Мы познакомились два года назад, ранней весной, а уже в начале лета я тоже писала ему дурацкие эсэмэски. Уверена, что он улыбался, их читая. Тогда, два года назад, наша близость распускалась вместе с летом — когда зацвела сирень, мы еще гуляли по Измайловскому парку «едва соприкоснувшись рукавами», а когда с рыночных рядов исчезла последняя клубника, уже была страсть. Бесконечное слияние — мы использовали любую возможность, чтобы прильнуть друг к другу, дома ли, в запаркованной ли машине, на последнем ли этаже дома, в подворотне, в сквере, на бульваре.

И вот было начало августа, последние жаркие дни, и я любовалась его одухотворенным лицом, а он все чаще смотрел мимо. Нет, он тянулся ко мне, но скорее как к хорошему товарищу. Мы болтали, смотрели кино, заказывали суши, он готовил для меня гуакамоле, а я для него — яблочный пирог. Я рассматривала его лицо, мне было и больно, и хорошо. Я очень скучала по тем дням, когда он ходил такой же вдохновенный, только причиной тому было мое существование.

Конечно, меня страшно заинтересовало, кто его вдохновляет теперь. Низшим аспектом этого интереса была банальная ревность, жгучая, раздирающая, по ощущениям похожая на сучковатое дерево, разросшееся в легких, — когда я думала об этом, становилось больно дышать — как будто бы изнутри меня царапали ветки. Высшим — жажда восхищения. Если я люблю и желаю этого мужчину, а он — любит и желает еще кого-то, значит, наверняка этот некто достаточно прекрасен для того, чтобы стать и моей путеводной звездой. В конце концов, нам нравилась одна и та же музыка, одни и те же книги, одна и та же еда — почему бы не восхищаться и одной и той же женщиной.

Мне было интересно, как она выглядит, какие духи любит и какие стихи, высокая ли она, понимает ли, как ей повезло. И что у них за отношения — еще пока нежно дружат или уже мнут пропотевшие простыни.

Тогда, в августе, я сомневалась, но уже в начале осени однажды ощутила от него странный запах — это было что-то неописуемое, на биологическом, животном уровне. Так собаки безошибочно чуют тех, кто смертельно напуган. Природа даровала мне сверхчуткость, я всегда была мастером полутонов, умела читать взгляд, понимать с полуслова, чувствовать ложь даже не осуществленную, а только еще задуманную. Я поняла, что яблоко надкушено, небеса разверзлись и Ева с Адамом провалились вниз, где их ждали коньяк и постель.

Я давно стараюсь не относиться ни к чему как к сугубо положительному или отрицательному событию. Мне кажется, это мудро — не окрашивать события в черный и белый цвет, а воспринимать их уроком. Нет, я отнюдь не блаженный бодхисаттва — в ту осень я плакала столько, сколько никогда в жизни. На людях держалась — все привычно считали меня веселой. И при Одном Мужчине держалась — он даже говорил, что я слишком много шучу.

Мужчина был человеком довольно замкнутым, и единственным местом, где он мог познакомиться со своей Евой, был Интернет. К ноябрю у меня окончательно поехала крыша, я зарегистрировалась на всех сайтах знакомств, чтобы найти его. Это оказалось намного проще, чем я думала, — я-то приготовилась пролистать сотни страниц, но он обнаружился на первом же сайте, в первой же сотне пользователей.

Там была его фотография — одно только лицо, задумчивый взгляд устремлен вниз. Вместо имени он указал слово — Самадхи. Состояние тончайшего блаженства, квинтэссенция рая. Это он в точку — лично для меня его присутствие так и воспринималось. Этим объясняется и то, что еще в августе я не послала все это к чертям.

Мне было очень, очень, очень трудно жить с этим секретом.

Но казалось, что если я буду доверчивой, то он сам мне расскажет, однажды. А он только говорил, что любит меня. И в его глазах было тепло, но не было желания, и Бога тоже не было. Бог смотрел из его глаз на ту, другую, Еву, которая увидела на сайте его лицо и написала ему что-то вроде: «Самадхи — это творческий псевдоним? У вас интересное лицо, я хочу вас увидеть».

К концу декабря я была похожа на запертую плотиной реку. Мне было жизненно необходимо вырваться, перестать клокотать и пениться белыми барашками волн и принять в объятия окрестные луга и долины. И тогда я рассказала обо всем подруге. Нарочно вызвала ее в гости, напоила горячим шоколадом и рассказала все по порядку. Та слушала молча, и ее резюме, поступившее после короткого осмысления, было неожиданным.

— А хочешь я дам тебе телефон одной бабки? — спросила она.

Я не сразу поняла, что подруга имеет в виду:

— Эта бабка — психолог? Или киллер?

— Просто бабка. Живет в деревне, в ста километрах от Москвы. К ней обычно запись за три месяца вперед, потому что бабка реально мощная. Но я хожу к ней уже пять лет, и, если попрошу, она тебя примет. Только это недешево.