Юлия Мальт - Господин Хансен, который переплыл море, и его дети

Наступил поздний вечер. Камилла больше не могла выносить мучительное неведение, ее трясло, она ходила взад-вперед по квартире, как запертый в клетке зверь. От жалости к ней ее милую Эмблу тоже лихорадило. Камилла попросила у подруги ключи от машины и, подъехав к темному тихому дому, где она провела вместе с Томасом столько безоблачных лет, где была так счастлива, поняла, что все кончено. Ночь, давний враг, сказала ей: надежды больше нет.

Она толкнула дверь, вошла в темную прихожую. В ноздри ударил сильный сладковатый запах гниения, немытого тела, разлитого кетчупа, табачного дыма – все чужое и враждебное. По ногой что-то хрустнуло. Она включила свет, прошла в гостиную. В доме словно побывало дикое стадо: мебель сдвинута, шторы сорваны и валяются по всей гостиной, везде – на полу, на столах, на диване, в креслах – кучи объедков, бутылки из-под кока-колы, обертки, окурки, окровавленные бинты… Камилла стояла посреди смрада и разрушения, от ужаса прижав руки к груди.

Еле переставляя ноги, она поднялась по лестнице в мансарду. Здесь было чисто, все на местах, вот только на мольберте стояла ее картина, завешенная белой тканью.

– Нет, – сказала Камилла, – нет, пожалуйста, нет…

На столике с коробками красок лежали несколько распечатанных листов и свежий букет «пламенеющих» роз…

Она подошла к мольберту, медленно стянула ткань.

На первый взгляд в картине ничего не изменилось. Но Камилла слишком хорошо знала каждый свой мазок, чтобы не заметить новые. В правом верхнем углу, там, где тянулось северное побережье, изрезанное водой и льдами, буря повалила деревья в окружающем город лесу. Oт маленького мыса отходила крошечная белая яхта, а выше, у самого горизонта, рядом с гигантской воронкой Мальстрема, к огромной серебристой стае присоединился еще один веселый дельфин…

«…Моя любимая, моя дорогая. Никогда не вел дневник, такая трата времени казалась запредельной роскошью, но сейчас, когда в запасе осталось часа два, решил записать все, что происходит. Я хочу, чтобы ты меня поняла и простила.

Вчера мы с Бьорном достали Альваро Санчеса из провала. Он был похож на недельной давности труп с пулевым отверстием в груди. Разговаривать не мог, но Бьорн сказал, что слышит его мысли и что Альваро узнает и его, и меня. Я измерил ему артериальное давление: 30 на 20, температура тела +25. Поставил глюкозу и физраствор, ни на что другое не решился. Руки-ноги у Альваро почти не гнулись, нам пришлось тащить его под руки до машины, ноги при этом волочились по земле – непростая задача при его весе в девяносто килограммов. Кое-как уместив его на заднем сиденье, мы поехали к нам домой. Я рад, что ты была настолько разумной, что согласилась переночевать у Эмблы еще одну ночь. Мне очень не хотелось, чтобы ты увидела Альваро, вернее, то, во что он превратился.

Когда мы приехали, наступил поздний вечер, в гостиной горел верхний свет, но было тихо. Мы стали вытаскивать Альваро из машины. Оказалось, что он уже вполне ожил и, если можно так выразиться, потеплел. Лицо порозовело, он шевелил пальцами, работали мышцы лица, и он даже смог сказать кое-что Бьорну, не стану повторять эти ругательства. Бьорн зол на него, как черт, ответил, что не собирается избивать труп, что это статья. В общем, Альваро так быстро восстанавливался, что смог самостоятельно войти в дом, я поддерживал его под руку, но совсем чуть-чуть, потом он отчетливо произнес: «Спасибо, отец». Я не стал спорить, полагая, что после трехдневного пребывания в провале у него случилось помрачение рассудка.

Дома нас ждал сюрприз не из простых. Когда мы вошли, вместе с Альваро, который шатался, как пьяный, оказалось, что дом полон людей. Они молча сидели на диване, в креслах, на полу – везде неподвижные, застывшие фигуры, мужчины и женщины. В нашей маленькой гостиной яблоку было негде упасть. При моем появлении они все загомонили, но вперед выступила фру Фосс, твоя обидчица, и они, как по команде, замолчали, прислушиваясь к ее словам. Она сказала буквально следующее:

– Добро пожаловать, дорогой доктор! Мы сердечно рады видеть вас у себя дома, в добром здравии и в окружении ваших пациентов, ваших верных друзей. Мы все благоговейно взираем на вас в предвкушении долгих приятных вечеров в вашем обществе.

Я онемел, ошарашенный такими перспективами, Бьорн тоже, один Альваро, который валился с ног, подал голос.

– Заткнись, старая грымза, – прохрипел он, и я едва успел его подхватить, иначе он упал бы прямо на фру Фосс, запутавшись ногами в ковре.

Я действительно узнал во всех этих людях своих пациентов. Оказалось, фру Фосс взломала дверь кабинета, непонятно, как добралась до списка реанимированных и по телефону вызвала их к нам от моего имени. Они приехали один за другим, парковались на бесплатной стоянке перед аллеей Грига, оттуда пешком шли к дому. Когда рассеялось потрясение, я в кабинете поговорил с каждым наедине, выслушал жалобы. В первую очередь осмотрел Альваро. Кожные покровы бледные, речь замедленная, но уже внятная. Дыра от пули почти затянулась, он сказал, что крови вытекло совсем чуть-чуть. Я спросил, есть ли жалобы на здоровье, он ответил, что боли не чувствует, и попросил у меня разрешения… убить Бьорна. Так и сказал: «Отец, можно я убью этого урода?» Я сказал, что нельзя. «Почему?» – спросил он. Тут мне по-настоящему стало страшно, но я постарался найти вескую причину, объяснил, что Бьорн бывший полицейский и у него есть связи, которые могли бы нам пригодиться. Альваро сказал, что связи дело святое, и он, пожалуй, потерпит.

Забыл сказать, что всего в доме оказалось тринадцать посторонних человек, мы с Бьорном и фру Фосс, всего шестнадцать. Двоих «нормальных» я отпустил сразу. Они торопились, да и чувствовали себя неуютно в столь странной компании. Одна фрекен Фосс с ее наведением чистоты могла за десять минут свести с ума кого угодно. Чтобы ее унять, пришлось вколоть успокоительное. Бьорн не мог выносить «их» мысли, сказал, что чувствует себя запертым в сумасшедшем доме. Он уехал, пообещав вернуться рано утром.

Тут выяснилось, что остальные не собираются покидать наш дом. Была глубокая ночь, а я смертельно устал, поэтому решил оставить разбирательства на завтра. Это была очередная непростительная моя ошибка. Я отвлекся буквально на минуту, в это время фру Фосс коварно подсыпала мне в какао снотворное, а когда я заснул, они добрались до моего кейса и вкололи себе по порции «живина». И фру Фосс в том числе.

Хочу пояснить, Камилла, что действие «живина» основано на создании состояния, подобного анабиозу, когда резко снижается обмен веществ – это позволяет как можно более полно сохранить функции мозга. По достижении этой фазы, начинается собственно регенерация всего организма. Я совершил ошибку, когда реанимировал уже умерших, а сейчас эти люди дважды усугубили свое состояние. Мой препарат, призванный помочь, стал разрушителем – личности, психики… Честно сказать, сейчас мне совершенно непонятен механизм действия моего «живина», это в науке встречается, и довольно часто, но я самоуверенно полагал, что смогу обойти ловушки, расставленные природой. А может, следует говорить о вмешательстве свыше, и я напрасно избегаю слова «Бог»? Наивный, трижды безответственный болван! Я был настолько поглощен физиологией, что забыл о существовании души. О том, что тело – это сосуд, оболочка для таинственной, почти воздушной субстанции. Я нарушил их связь, их тонкое соединение и «в награду» получил монстров.

Читать дальше