Джон Адамс - Нежить

Его зрители, его восторженные последователи. Как он их всех ненавидит! Как ему хочется накинуться на них и открыто обвинить за все то, что они с ним сделали! Шнабель обрел покой. И Горовиц. И Йоахим. Только Беку не обрести покоя. Они не дали ему уйти. О, конечно, он мог отказаться — но он никогда не был сильным человеком. Да, у него хватило духу на долгие годы жизни с музыкой — без любви, без радости. А где взять на это время? Ему приходилось быть сильным. Вернуться оттуда, куда он ушел, узнать то, что требовалось знать, не растерять своего мастерства — да. Но в отношениях с людьми, в отстаивании своих интересов, высказывании каких-то своих мыслей… одним словом, твердости характера ему всегда не хватало. Он потерял Доротею, согласился с планами Уизмера, выдержал оскорбления Лизбет, Нейла и Коша — о черт, Кош! Интересно, жив ли он еще? Оскорбления, которыми они накрепко привязали его к себе «на радость и на горе», да только всегда получалось «на горе». И он ушел с ними, выполнял их требования и ни разу не настоял на своем, не прибегнул к своей силе духа — если, конечно, она у него вообще имелась. А закончилось тем, что даже Шарон стала его презирать.

Так сможет ли он подойти к рампе, встать там, освещенный софитами, и сказать им, что он о них думает? Вурдалаки. Эгоистичные упыри. Мертвые, как и он сам, только иначе. Бесчувственные, лживые…

Если бы он только мог! Если бы он хоть раз сумел перехитрить представителя корпорации, он бы бросился вперед и прокричал…

Боль. Жгучая боль в щеке. Он резко отдернул голову, и тонкие трубки в шее сильно натянулись. В сознании эхом отдался странный звук — плотью по плоти. Вздрогнув, он открыл глаза. Перед ним стояла девушка. Глаза цвета алюминия. Юное лицо. Свирепое. Тонкие губы плотно сжаты. Ноздри раздуваются. Почему она так сердится? Она снова поднимала руку, чтобы ударить его. Бек вскинул вверх скрещенные руки ладонями вперед, чтобы прикрыть глаза. Второй удар оказался сильнее первого. Наверное, все эти хрупкие штучки в его теле содрогнулись.

Выражение ее лица! Она его ненавидит.

Девушка ударила в третий раз. Бек посмотрел сквозь пальцы, поразившись ярости в ее глазах. И тут ощутил сильную боль, ощутил ненависть и восхитительную радость жизни — пусть всего лишь на миг. Потом он вспомнил — и остановил ее.

Словно со стороны видел Бек, как с неправдоподобной силой хватает ее занесенную для удара руку. Пятнадцать лет существования в виде зомби, из которых он жил и двигался всего лишь семьсот четыре дня, но он и по сей день в хорошей форме, и мускулы у него сильные. Девушка поморщилась. Бек отпустил ее и оттолкнул. Она потирала запястья, молча и угрюмо глядя на него.

— Если я вам так противен, — спросил он, — зачем вы меня включили?

— Чтобы сказать вам, какой вы обманщик! Те, другие, что аплодировали вам, пресмыкались и подлизывались, — они не понимают. Они представления не имеют, зато я знаю! Как вы можете? Как вы можете участвовать в этом омерзительном спектакле? — Ее трясло от гнева. — Я слышала вас еще ребенком. Вы изменили всю мою жизнь! Я этого никогда не забуду. Но я слушаю вас теперь. Банальное, накатанное изящество, никакого проникновения в смысл музыки. Как будто у консоли сидит автомат! Механическое пианино! Вы знаете, что такое механическое пианино, Бек? Вот во что вы превратились.

Он пожал плечами, прошел мимо девушки и посмотрел в зеркало, висевшее на стене гримерки. Отражение показало ему старого, уставшего человека. Неизменное до сих пор лицо вдруг начало меняться. Утомленный взгляд, в глазах нет ни блеска, ни глубины. Пустые, как беззвездное небо.

— Кто вы? — негромко спросил он. — Как вы сюда попали?

— Давайте, донесите на меня! Плевать, если меня арестуют! Кто-то должен был вам это сказать. Какой стыд! Притворяться, что вы живой, что вкладываете в музыку душу! Да неужели вы не понимаете, насколько это ужасно? Музыкант-исполнитель должен быть интерпретатором, а не бездушной машиной, нажимающей на клавиши! Неужели я должна вам об этом рассказывать? Интерпретатор! Художник! Где оно, ваше искусство? Вы видите что-нибудь дальше партитуры? Вы растете от выступления к выступлению?

И вдруг Бек понял, что она ему очень нравится. Против его воли, несмотря на ее прямоту, несмотря на ее ненависть.

— Вы музыкант.

Она сделала вид, что не услышала.

— На чем вы играете? — Тут Бек улыбнулся. — Ну конечно, на ультрачембало. И должно быть, играете очень хорошо.

— Уж лучше, чем вы. Ярче, чище, глубже. О боже, что я вообще здесь делаю? Вы мне омерзительны.

— Как я могу расти? — мягко спросил Бек. — Мертвые не растут.

Девушка продолжала свое пламенное выступление, словно не услышала, говорила ему снова и снова, как он жалок, как фальсифицирует свое величие. И вдруг замолчала посреди предложения, заморгала, покраснела и прижала руку к губам.

— Ой, — пробормотала она, сконфузившись, и на глаза ее навернулись слезы.

Девушка надолго замолчала. Она отвела взгляд в сторону, смотрела на стены, на зеркало, на свои руки, на туфли. Бек наблюдал за ней. Наконец девушка произнесла:

— Какая я самоуверенная нахалка. Какая жестокая, тупая дрянь. Я все время думала, что вы… что, может быть… Я просто не подумала…

Бек решил, что сейчас она убежит.

— И теперь вы не простите меня, да? Да и с какой стати? Я ворвалась сюда, включила вас, наговорила вам всякой жестокой чепухи…

— Это не чепуха. Вы сказали правду. Чистую правду. — И Бек мягко добавил: — Уничтожьте машину.

— Не волнуйтесь. Я вас больше не побеспокою. Я сейчас уйду. Просто выразить не могу, какой дурочкой я себя чувствую, вот так вот накинувшись на вас. Тупой святошей, раздувшейся от гордости за свое собственное искусство. Сказать вам , что вы не отвечаете моим идеалам! И это…

— Вы меня не услышали. Я попросил вас уничтожить машину.

Девушка растерянно глянула на него.

— Вы о чем?

— Остановите меня. Я хочу уйти. Неужели это так трудно понять? Уж вы-то — особенно вы — должны понять это. Все, что вы сказали, — правда, самая настоящая правда. Можете представить себя на моем месте? Существо, не живое, не мертвое, просто вещь, инструмент, придаток, который, к несчастью, думает и помнит — и мечтает об освобождении. Да, механическое пианино. Моя жизнь закончилась, а с ней закончилось искусство, и теперь я никто, даже не музыкант. Потому что теперь все одно и то же. Те же интонации, те же обороты, те же обертоны. Я притворяюсь, что творю музыку, вы верно сказали. Притворяюсь.

— Но я не могу…

— Конечно можете. Сядьте, и мы все обсудим. И вы сыграете мне.

— Сыграть вам?

Он протянул к ней руку. Она хотела пожать ее, но вдруг отдернула свою.

— Вы должны мне сыграть, — спокойно произнес Бек. — Я не позволю, чтобы со мной покончил кто попало. Это, знаете ли, событие серьезное и значительное, не для первого встречного. Поэтому вы мне сыграете.