Говард Лавкрафт - Мифы Ктулху

Леверетт задумчиво потер выступающий, заросший щетиной подбородок. Что за чепуха! Может, чья-то шутка? Но какой в ней смысл? Детская забава? Нет, конструкция чересчур сложная. Художник не мог не оценить тонкость искусной работы: тщательно просчитанные углы и отрезки, прихотливую усложненность раздражающе необъяснимого узора. При этом ощущение от композиции возникало крайне неуютное.

Леверетт напомнил себе, что он пришел сюда порыбачить, и зашагал дальше по течению. Но, обходя непролазные заросли, он снова озадаченно остановился.

Взгляду его открылась поляна: на земле были разложены в определенном порядке плоские камни, а также и новые решетки из палочек. Камни — здесь, по всей видимости, разобрали одну из стен сухой кладки — образовывали затейливую схему размером двадцать на пятнадцать футов, на первый взгляд что-то вроде плана первого этажа здания. Заинтригованный, Леверетт быстро понял, что это не так. Если это и план, то, скорее, небольшого лабиринта.

Причудливые сетчатые структуры были повсюду. Ветки и сучья и куски дерева скреплялись гвоздями в самых фантастических комбинациях. Описанию это не поддавалось; среди конструкций не нашлось бы двух одинаковых. Некоторые представляли собою лишь две-три палки, приколоченные друг к другу параллельно или под углом. Другие образовывали замысловатые решетки из десятков палочек и досок. Одна сошла бы за детский шалаш на дереве — трехгранное сооружение, причем настолько абстрактное и бесполезное, что иначе как безумным нагромождением палок и проволоки его не назвать. Эти странные штуковины устанавливались на грудах камней либо на стенках, втыкались в железнодорожную насыпь или приколачивались гвоздями к дереву.

Казалось бы, смехотворное зрелище. Но нет. Отчего-то они выглядели скорее зловеще — эти абсолютно необъяснимые, тщательно подогнанные решетки, разбросанные тут и там в глуши, где лишь заросшая деревьями насыпь да заброшенная каменная стена свидетельствовали о том, что здесь когда-либо ступала нога человека. Леверетт, напрочь позабыв и про форель, и про лягушачьи лапки, извлек из кармана блокнот и огрызок карандаша. И принялся деловито перерисовывать наиболее сложные структуры. Вдруг кто-нибудь сумеет их истолковать; вдруг в их безумной сложности есть что-то такое, что стоило бы изучить подробнее — может, пригодится в собственном творчестве?

Леверетт отошел от моста уже мили на две, когда набрел на какие-то развалины. То был уродливый сельский дом в колониальном стиле, коробчатый, с мансардной двускатной крышей. Строение стремительно приходило в упадок: пустыми глазницами зияли темные окна, трубы по обе стороны крыши готовы были вот-вот обрушиться. Сквозь провалы в крыше проглядывали стропила, видавшая виды обшивка стен местами прогнила, открыв взгляду тесаные деревянные балки. Каменный фундамент был непропорционально массивен. Судя по размеру не скрепленных известковым раствором каменных плит, строитель рассчитывал, что здание простоит целую вечность.

Развалины тонули в подлеске и буйных зарослях сирени, но Леверетт различал очертания былой лужайки с внушительными тенистыми деревьями. Чуть дальше росли искривленные, чахлые яблони и раскинулся заросший сад, где еще цвели несколько позабытых цветов: за столько лет в глуши они поблекли и изогнулись по-змеиному. Решетки из палочек были повсюду — эти жутковатые сооружения устилали лужайку, крепились на деревьях и даже на доме. Они напоминали Леверетту сотни уродливых паутин: они так плотно примыкали друг к другу, что почти оплели и дом, и поляну. Недоумевая, художник исчерчивал узорами страницу за страницей, опасливо подходя все ближе к заброшенному дому.

Он сам не знал, что рассчитывает обнаружить внутри. Выглядел сельский дом откровенно зловеще: развалины посреди мрачного запустения, где лес поглотил все труды рук человеческих и где единственным свидетельством присутствия людей в нашем веке служили безумные решетки из палок и досок. Многие, дойдя до этого рубежа, предпочли бы повернуть назад. Но Леверетт, чье увлечение макабрическими ужасами явственно просматривалось в его собственном искусстве, был не на шутку заинтригован. Он набросал эскиз дома и сада, загроможденного загадочными конструкциями, вместе с разросшимися изгородями и выродившимися цветами. И пожалел, что, чего доброго, пройдут годы, прежде чем он сумеет увековечить жуткую атмосферу этого места на полотне или на покрытой воском доске.

Дверь давно слетела с петель, и Леверетт осторожно вошел внутрь, надеясь, что пол достаточно крепок и выдержит человека столь субтильной комплекции. Полуденное солнце проникало в пустые окна и испещряло прогнивший настил гигантскими пятнами света. В лучах плясали пылинки. Дом был пуст — в нем не осталось ровным счетом ничего из обстановки, помимо хаотичных россыпей щебня, тронутых гниением и распадом, и нанесенных за многие годы сухих листьев.

Кто-то побывал здесь, причем недавно. Кто-то в буквальном смысле слова покрыл заплесневелые стены загадочными решетчатыми схемами. Рисунки наносились прямо на стены, исчертив крест-накрест истлевшие обои и крошащуюся штукатурку резкими черными штрихами. При взгляде на эти запутанные диаграммы кружилась голова. Одни из них занимали всю стену, точно сумасшедшая фреска, другие, совсем небольшие — всего-то несколько перекрещенных линий, — напомнили Леверетту клинообразное ассирийское письмо.

Карандаш летал по бумаге. У Леверетта просто дух захватывало: в ряде рисунков он узнавал схемы решеток, перечерченных им прежде. Уж не чертежная ли это какого-то безумца или образованного идиота, создателя этих конструкций? Бороздки, процарапанные углем в мягкой штукатурке, казались совсем свежими — им явно несколько недель или, может, месяцев.

Темный дверной проем уводил в подвал. Нет ли там новых рисунков? И бог весть чего еще? Леверетт гадал, а стоит ли туда спускаться. Если не считать лучей света, пробивающихся сквозь трещины в полу, подвал был погружен во тьму.

— Эй? — позвал он. — Есть там кто-нибудь?

В тот момент вопрос нелепым не показался. Эти решетки из палочек — порождение рассудка отнюдь не здравого. Перспектива повстречать автора в темном подвале Леверетту отнюдь не улыбалась. Там ведь что угодно обнаружиться может, и никто потом ничего не узнает — в сорок втором-то году!

Но для человека с характером Леверетта искушение было слишком велико. Он осторожно двинулся вниз по ступеням: каменным и потому вполне надежным — если, конечно, не поскользнуться на мхе и не споткнуться о какой-нибудь мусор.

Подвал был огромен, а в темноте казался еще больше. Леверетт добрался до нижней ступеньки и постоял там, чтобы глаза привыкли к затхлому мраку. В памяти вновь воскресли первые впечатления. А ведь подвал для такого дома слишком велик! Может, когда-то здесь стояло совсем другое здание — впоследствии разрушенное, а перестроил его человек менее богатый? Леверетт внимательно осмотрел каменную кладку. Эти гигантские плиты из гнейса могли бы послужить опорой для целого замка! Или, если приглядеться, скорее не замка, а крепости: техника сухой кладки поразительно напоминала крито-микенскую архитектуру.