Джинн Калогридис - Договор с вампиром

Дрожащими руками я принял бокал. Несколько капель выплеснулось через край, наполнив воздух характерным терпким ароматом сливовицы. Я чуть было и вовсе не выронил бокал, но все-таки кое-как поднес его к губам и выпил.

В. с легкой улыбкой и в то же время пристально следил за моими действиями.

– Ну как, лучше стало? – спросил он.

– Да, – пробормотал я, ощущая жжение в горле и изо всех сил борясь с кашлем. – Теперь совсем хорошо. Врач нашел у меня мозговую лихорадку, однако сейчас я вполне здоров.

– Серьезно? Ты уверен, что уже совсем поправился?

Я отвернулся к огню. Гостиная вдруг показалась мне тесной и душной.

– Правильнее будет сказать, в достаточной мере. Но для окончательного выздоровления врач настоятельно советовал сменить на время обстановку. Мери согласилась отправиться со мной в Вену. Разумеется, с вашего позволения.

– Нет, – коротко ответил В.

Я удивленно открыл рот и, похоже, даже вскрикнул от удивления. Я отказывался верить своим ушам и глядел на дядю, ожидая, что он вот-вот рассмеется и объявит свое "нет" шуткой.

Этого не случилось. Его лицо оставалось бесстрастным. И заговорил он без раздражения, но таким тоном, который вообще не оставлял места для моих возражений.

– Мери уже почти на сносях. В ее состоянии любая поездка – это дополнительный риск. И потом, ребенок должен родиться здесь, в доме своих предков, а не в какой-нибудь венской гостинице.

– Но...

– Ей нужны твои забота и поддержка, Аркадий. Ты ведь не можешь поехать, а оставлять ее одну негоже – не забывай, я тоже нуждаюсь в твоей помощи. Сегодня мы должны написать письмо лондонскому стряпчему с просьбой подыскать для нас подобающее жилье. Время летит неумолимо. Я не могу больше ждать.

– Я...

– И это еще не все. Вскоре в Бистриц должны прибыть мои гости. Им мы тоже должны написать. Завтра Ласло отвезет оба моих послания. В общем, Аркадий, имеется множество больших и малых дел, которыми тебе необходимо заняться. Ты был прав, когда сказал, что лучшее лекарство от горя – работа. Так давай браться за работу. Но обещаю тебе: ты замечательно отдохнешь вместе с Мери и ребенком. В Англии. Мы все замечательно там отдохнем.

– Я не могу здесь оставаться, – дрожащим, срывающимся голосом произнес я и поднес руку ко лбу, чтобы стереть обильно выступивший пот. – Не могу! Я больше этого не вынесу! Дядя, я нашел... голову Джеффриса. Ее отпилили от тела и закопали в лесу!

Я опустил лицо и уставился на собственные колени.

Установилась зловещая тишина. Я никак не мог заставить себя взглянуть на дядю, и, даже когда он заговорил, я продолжал сидеть с опущенной головой.

– Ты в этом уверен? – тихо и с каким-то сожалением спросил он, как будто я был не в своем уме.

– Уверен! – огрызнулся я. – Не думайте, будто мне это привиделось! Мне ничего не привиделось: ни голова Джеффриса, ни его кольцо на пальце у Ласло!

– Понимаю, – ничуть не рассердившись, сказал дядя, хотя на самом деле он ничего не понял и едва ли мне поверил. – Неудивительно, что все это так на тебя подействовало. Тут бы каждый повредился умом.

– Да, – прошептал я, безуспешно пытаясь унять дрожь в руках.

– Страшные вещи, ничего не скажешь. – Он помолчал. – А скажи, как тебе удалось... как вообще ты набрел на эту ужасную находку? Ты видел, как кто-то закапывал его голову?

– Нет, – едва слышно проговорил я.

Я не мог раскрыть ему всей правды, поскольку упоминание о призраке Стефана явилось бы для дяди лучшим доказательством моего безумия. Отняв от лица руки, я взглянул на В. и увидел в его кресле... призрак своего брата. Стефан, подражая манере дяди, опирался на подлокотники кресла и болтал худенькими ножками, не достававшими до пола.

В мягком красновато-оранжевом свете очага отчетливо виднелась рана на его горле. Я видел кровь, капавшую оттуда на его рваную, перепачканную в земле рубашку. Пятна были ярко-алыми и совсем свежими. Я оцепенел, не в силах шевельнуться или вскрикнуть. Детское личико Стефана расплылось в зловещей улыбке.

Я зажмурился и крепко прижал ладони к глазам. Не знаю, сколько я так просидел. Потом чья-то рука коснулась моего рукава Я вздрогнул от страха. На меня смотрели изумрудные дядины глаза. Мне показалось, что в них, правда всего лишь на долю секунды, мелькнула такая же зловещая улыбка, какую я видел на лице Стефана. Я опять зажмурился, а когда снова решился открыть глаза, то не увидел ничего необычного. Только дядино лицо. Он с тревогой и искренним сочувствием глядел на меня.

– Напрасно я стал тебя расспрашивать, – извиняющимся, убаюкивающим тоном произнес В. – Прости, что разбередил твою душевную рану. Давай не будем говорить о неприятных вещах.

Я подался вперед, будучи в полнейшей растерянности. Почему дядя так спокоен? Почему он предлагает мне оставить этот разговор, словно речь идет о каких-то пустяках? Неужели его не потрясло известие о моей находке? Я ничего не понимал, кроме одного: я нахожусь на самом краю пропасти. Достаточно легкого толчка, и я полечу туда в пропасть безумия.

– Я не могу здесь оставаться, дядя! Неужели вы до сих пор не поняли? В замке есть некто...

– Ты имеешь в виду Ласло? – перебил он меня, словно уточнял какие-то малосущественные детали, хотя сам продолжал сомневаться в главном.

– Да, Ласло! – воскликнул я, раскрасневшись от гнева. – Это он убил вашего гостя. Как я, моя жена и ребенок можем оставаться здесь, рядом с чудовищем, способным...

Я осекся, вспомнив, что Ласло живет в замке всего два года, а количество черепов... Нет, один человек не мог за два года совершить столько убийств.

У меня вновь нестерпимо сдавило виски. Так было, когда Машика пыталась рассказать мне какую-то тайну, повторилось третьего дня, когда Мери заговорила о странных отношениях между В. и Жужей. Я принялся растирать виски, спрашивая себя: является ли эта боль результатом нервного истощения, или же она имеет патологический характер?

– Аркадий, – по-отечески заботливо и с необыкновенной теплотой обратился ко мне В. – Ты любишь меня?

В его голосе звучала ничем не прикрытая тоска одинокого старика. Он опустил плечи, ссутулившись в своем кресле. Слабый старик, боящийся внешнего мира. Грозный правитель исчез. Я видел перед собой отца, каким бы он стал, доведись ему прожить еще несколько десятков лет, наполненных утратами и горем. Он умоляюще смотрел на меня, и я понимал, сколько печали видели эти прекрасные глаза, которые совсем недавно оплакивали своего дорогого Петру. В его взгляде не было властности, а только отчаянная потребность в надежной опоре.

Дядин вопрос застиг меня врасплох. Моим натянутым нервам легче не стало, но эти простые слова что-то затронули во мне, и я, запинаясь, ответил: