Джинн Калогридис - Дети вампира

Повторяю: эти события я отмечал где-то на самом краю сознания и даже не пытался анализировать, поскольку в моем разуме одновременно звучали слишком громкие и настойчивые голоса Влада, Яна и Аркадия. Неудивительно, что лучше всех я слышал своего сына.

"Папа, ну пошли!"

Его голосок срывался, казалось, малыш вот-вот расплачется. Жужанна взяла его на руки и вполне по-матерински стала успокаивать: гладила по спинке и шептала ласковые слова. Совсем как Герда. Я не выдержал. Пальцы сами собой разжались, распятие упало на пол, и я шагнул к сыну.

Аркадий и Влад оба бросились ко мне, однако Влад оказался быстрее. Он крепко обнял меня за плечи, этим жестом приветствуя меня и одновременно заслоняя от моего прежнего мира. Рука вампира была холодной как лед, и у меня по телу побежали мурашки. Такая же ледяная рука, только невидимая, сковала мое сознание, поэтому страха я не испытывал. Меня стремительно несло куда-то вниз.

Я и в самом деле полетел вниз – Аркадий, подскочив сзади, вырвал меня из объятий Влада. Доли секунды хватило, чтобы я пришел в себя и услышал его настоятельный призыв:

"Сын мой, беги!"

Падая, я инстинктивно раскрыл ладони. Обрушившись на пол, пальцами правой руки я наткнулся на что-то острое и вскрикнул от боли. Поглядев вниз, я почувствовал безмерное облегчение – под ладонью лежало распятие. Я сжал его в пальцах и, прежде чем встать, поднял голову. Взгляду моему предстало жуткое зрелище.

Аркадий и Влад вновь сцепились. Их схватка, как и в первый раз, была ожесточенной: каждый пытался придавить противника к полу или, наоборот, отшвырнуть от себя. Вскоре я понял, что Влад загоняет Аркадия в ловушку. Из-за обрывков черного занавеса, пошатываясь, выбралась крестьянка. В побелевших кулаках она стискивала острый деревянный кол длиной в половину человеческой руки.

Кое-как я поднялся и выкрикнул единственное слово, прорвавшееся из самых глубин моей души:

– Отец!

Аркадий услышал. Я понял: он меня услышал. В суматохе сражения он успел встретиться со мной взглядом. В его глазах мелькнула любовь, благодарность и тревога за мою судьбу. Нам хватило доли секунды, чтобы осознать свое духовное и кровное родство. И этот же миг погубил Аркадия.

– Беги! – громко крикнул он мне.

Закружив моего отца, Влад с неимоверной силой швырнул его в сторону занавеса. Прямо на кол, поблескивавший в руках крестьянки.

И Аркадия, и женщину по инерции понесло дальше. Лопнувший занавес обнажил еще один гнусный атрибут пыточной камеры – странный формы стол, залитый кровью. Рядом, на мясницкой колоде, были разложены ножи всех видов и размеров. Чуть поодаль громоздились колья.

Их обоих впечатало в стену. Широко раскрытые глаза Аркадия застыли от чудовищной боли. Кол пробил его тело насквозь – острый конец на несколько дюймов вышел из его груди.

Позабыв про Влада, Жужанну и сына, я бросился к нему. Аркадий сполз на пол; тупой конец кола, торчавший из спины, не позволял отцу прислониться к стене. Ни крови, ни иной телесной жидкости я не увидел. Легкие вытолкнули остатки воздуха; этот звук был похож на вздох. Едва слышно Аркадий прошептал:

– Мери...

Врачебная привычка заставила меня бросить взгляд и на крестьянку. Судьба не пощадила живое орудие Влада. Женщина замерла в полусидячем положении. Ее голова неестественно склонилась набок, остекленевшие глаза помутнели. Я сразу понял, что у крестьянки сломана шея и жить ей осталось считанные минуты.

– Отец, – повторил я, но он меня уже не слышал.

В немом изумлении я наблюдал, как происходит обратное превращение бессмертного вампира в смертного (и умершего) человека. Подобно догоревшей свече, погасло его фосфоресцирующее сияние. Черные волосы у меня на глазах стали седеть. Лицо Аркадия быстро старело; не прошло и минуты, как передо мной был мамин ровесник. Каждая морщина его одряхлевшего лица означала боль и страдание. Его глаза уже не видели меня, но зато я видел застывшее в них отчаяние.

Был ли мой отец первым, кто взбунтовался против родового проклятия? Теперь уже не спросишь. А в мозгу до сих пор звучал его голос:

"Сын мой, беги! Беги!"

– Ну что, упрямец Аркадий? – смеясь, обратился к мертвецу Влад. – Сколько ты ни петлял, а вышло так, как я тебе предсказывал еще давным-давно. Ты по глупости вообразил, что стал равным мне по уму и могуществу. Никто не в состоянии меня уничтожить! Никто не обладает такой силой!

Не выпуская из рук Яна, Жужанна опустилась на корточки возле мертвого брата и зарыдала.

– Каша! Каша! – сквозь всхлипывания повторяла она. – Ты был прав. В какое же чудовище я превратилась! Прости меня!

Влад с ухмылкой бросил ей:

– Жужанна, сделай милость, избавь меня от своего лицедейства! Сейчас ты льешь слезы, а завтра и не вспомнишь про братца. Сама знаешь: его нужно было уничтожить. Мы и так слишком долго терпели. Или ты предпочла бы, чтобы вместо него погибли мы?

Все это я слушал, продолжая стоять на коленях перед телом Аркадия. Золотое распятие по-прежнему оставалось у меня в правой руке.

Влад снова приблизился ко мне. Казалось, будто его мантия густо пропитана свежей кровью. Он протянул ко мне свою призрачно-белую руку.

– Понимаю твою скорбь, дитя мое. Поверь, мне столь же тяжело, как и тебе. Я любил твоего отца, но предательства я не прощаю никому. Он посмел с помощью грязного обмана похитить тебя у меня, и за это наказан. Ты видел мою жестокость. Но я хочу, чтобы ты увидел и мою щедрость. Да, я щедр. Жужанна и твой сын это подтвердят.

Его зеленые глаза были устремлены на меня. Однако теперь я не позволил его чарам околдовать меня. Я перевел взгляд на бездыханного, разом состарившегося Аркадия, потом на истекшего кровью Стефана. Их тела были для меня единственной реальностью в этом зале ужасов, и они опровергали собой цветистые и лживые посулы Влада. Усилием воли я вытолкнул за границы сознания все, кроме невидящих мертвых глаз Аркадия и Стефана. Постепенно слова Влада превратились в отдаленный шум, оказывавший на меня не большее влияние, чем жужжание мухи.

Человеческий разум устроен таким образом, что, когда переполняется чаша страданий, он впадает в спасительное отупение, теряет способность чувствовать боль. Не будь этого мудрого природного механизма, сердце разорвалось бы от невыносимых мучений. Даже сейчас, когда я пишу о тех страшных событиях, я не могу одновременно оплакивать всех, кого потерял. Перед моим мысленным взором встают лица погибших родных, и моя душа отзывается острой болью. Но смерть каждого из них я переживаю по-своему, и вовсе не потому, что кого-то я люблю больше, а кого-то – меньше. Просто, уйдя из жизни, каждый из них унес частичку моего сердца.

Горе сломало основы рационализма, крепко державшие мой разум, и остатки скептицизма рассыпались в прах в ту страшную ночь. Я был раздавлен, растоптан, смят. Что удержало меня тогда, не позволило капитулировать перед Владом? Опять-таки они – мои погибшие отец и брат. Я не мог покориться злу, с которым они боролись до последнего вздоха.