Лариса Романовская - Московские Сторожевые

Паспорт на первой страничке открылся, я чуть прищурилась, Жеке через плечо заглянула: Сергунин Павел Сергеевич, 01.05.1985, ОВД р-на… На фотографии совсем ребенок, в двадцать лет сейчас снимок делают, если я ничего не путаю… И понятно, чего его Старый Гунькой назвал: кличку-то сам мастер подбирает, по своему разумению. У Старого с фантазией небогато, он для этого слишком серьезный. Вот фамилию и окоротил… Павлику. Или Пашечке? Как же мне мужа-то называть?

Жека тем временем на Гунькин снимок в паспорте поглядела строго, дунула-плюнула, растерла. Поцеловала, как надо, фотокарточку — губами в губы. Словно ветерок подул, и тюль на окне заколыхался — постарела фотография: кудри в плешивый ежик перешли, вместо веснушек по щекам морщины побежали, а глаза с губами остались детскими, их никакое колдовство не берет…

— Ленка, ну теперь ты давай, что ли? Я за тебя тут пахать не нанималась! — И Жека опять к сигарете тянется. Ведь проснется завтра, дурная, на год старше, с такими-то привычками. Не мое это дело. Мне свое стариковское ворчанье еще сорок дней выпускать можно, потом не пригодится. Пора отучаться от него.

Я на циферки гляжу прицельно. Восьмерка меня слушается, поджимает брюшко, разъезжается. И становится наш Павличек Сергунин аж 1935 года рождения, как нам и надо.

— Гуньку прям сейчас старить будем? — советуюсь я с Жекой.

— Зачем сейчас? Завтра с утреца, как в ЗАГС пойдете… сейчас он мне такой нужен, — хихикает Евдокия.

Гунька все еще мнется в дверях. Страшно ему. За семь лет жизни у Старого много чего перевидал, а вот в мужья его еще не отдавали. Чувствую, Жека наплетет ему сегодня.

— Иди пока, на табуретке отдохни… — успокаиваю его я.

— Правильно, Гунька, слушайся жену… — подначивает Жека, убирая тот паспорт в вырез на своем, пардон, халате. — Сейчас передохнешь — и за продуктами, завтра много народу придет, свадьба все-таки…

— Жека, у тебя совесть есть? Ты посмотри, на кого я похожа, какая свадьба…

— Ну, значит, не свадьба, значит, так просто… В новую жизнь тебя проводим, посидим нормально. Давно ведь не собирались. И вообще, мне скучно.

Скучно ей. У нее район Старого на пригляде, молодой помощник под боком и своих дел выше крыши. Но, может, и правда скучно? Жека ведь молодая сейчас, ей веселья хочется, а она работает без продыху.

— Да не хочу я… Ты посмотри, на кого я сейчас похожа!

— Ой, да ладно тебе. Все равно, раз Старого нет, собраться надо, хозяйство твое поделить, чтобы по-нормальному.

И то верно. А то я со всей этой мишурой про главное запамятовала.

— Лен, пока не забыла, дай я тебе возраст померяю. — Жека в кухонный шкафчик полезла. Изогнулась вся, был бы у нее хвост — так вильнула бы им. Гунечка сидит себе на табуретке, крупными ладонями колени прикрыл и в кафельный пол смотрит. Хороший пол, промытый, розовый. На таком работать — одна радость.

Тут Жека процокала каблучками обратно, коробку с измерителем открыла.

— Лен, ты чего застыла?

— Так это… неудобно…

— А кого стесняться, Гуньки, что ли? Он и не такое уже видел.

— Павлик, выйди отсюда, — перебиваю я Жекины смешочки.

— Он тебе уже и «Павлик»? Ну-ну… Ладно, поворачивайся давай…

Я дождалась, пока Гунька в коридоре скроется, только потом кофту сняла. Измеритель возраста, обычный ведьминский, если без наворотов, он на простой лифчик похож. Только застежка спереди, а на ней часики с одной стрелкой. Первой меткой «двадцать один» идет — возраст нашего совершеннолетия, на меньшее ведьма не помолодеет, последней — «девяносто девять». Да только вот до этой циферки стрелка не дотягивает никогда: ни одна из нас до такого возраста не доживает, даже самая упорная обновляться идет.

— Ну чего, Ленка?! Шестьдесят семь на восемьдесят пять, все тип-топ!

Шестьдесят семь — это на сколько я выгляжу. А восемьдесят пять — на сколько организм себя чувствует. Все правильно — я за последние годы в старуху превратилась, сильно сдала. Было с чего, откровенно говоря. Жека в подробностях не знает, а вот соседка Тамара…

— Дусенька, мне ж домой ехать надо… Вечер уже, люди с работы вернулись, ссорятся…

— Как поссорятся, так ты их завтра и помиришь… Ничего страшного, потерпят… — грустно говорит Жека. Это она сейчас себе возраст померила и в ступор впала. Расстроилась. Я, конечно, все циферки в подробностях не видела, но…

— Бросай курить, Жека…

— Брошу, Лен. Честное слово, брошу. Вот завтра у тебя на свадьбе оторвусь, и все, завяжу… Ну ладно, не морщись. Не на собрании. Надо будет сейчас народ обзвонить. Гунька! Лен, ты оделась уже? Гунька, где у Старого записная книжка лежит? Неси давай! Лен, а может, на ночь останешься? Еще чайку попьем? Я сейчас в больницу схожу, пройдусь под окнами… Обход сделаю и вернусь, а?

— А район?

— Ну, район… Давай Марфе позвоним, она у тебя там рядом. Пусть заглянет, ей недалеко.

— У Маринки ребенок, неудобно человека отрывать…

— Ничего, пусть проветрится, ей полезно. Лен, ну давай останешься, столько не виделись с тобой…

— Да не хочу я. И Марфу дергать неудобно…

Про Марфу-Маринку я хитрила, если уж честно говорить. Она, может, и правда с дочкой перед сном прогулялась бы с радостью. Ей развлечение, ребенку урок. Не в этом дело было, а в свадьбе. Хоть и шутовская, а все равно надо нормально выглядеть. Тем более, во мне сейчас всего шестьдесят семь лет, можно себе позволить одеться поприличнее.

— Ну ладно, ты мне тогда паспорт свой оставь, я утром в ЗАГС сбегаю, взятку суну. Приезжай к двум часам. Сходите с Гунькой, распишетесь, потом наши заглянут, посидим спокойно, все вопросы порешаем… Свадьбу, опять же, отметим… — И Жека-Евдокия опять к сигаретам потянулась, хихикая чему-то своему. Узнала уже, наверное, какой у нас завтра в ЗАГСе конфуз произойдет.

Свадьба хоть и шутовская, а все равно порядок нужен. Я еще с вечера, как от Жеки вернулась, пошла обручальные кольца выбирать. Их у меня с десяток найдется: ни в одной жизни я старой девой не была, хоть времена тогда шли не самые сладкие. Вот и осталось… Я сейчас все золото перебрала и два платиновых оглядела. Кое-что — с камнями, неношеное — отложила сразу: весной много денег понадобится. И на наряды, и ремонт в квартире нужен. Пол совсем поизносился, хотя я на нем и не работаю уже почти, так, дурью маюсь иногда. Ну и стеклопакеты я хотела. И сетки на них. Или без сеток, если все-таки крылатка у меня будет вместо обычной кошки? Посмотрим, Лика… Я себя еще пока по-старому называю, а сама улыбаюсь не хуже, чем у Жеки за столом. Она ж меня вчера заболтала совсем, умница. Заставила забыть про то, что мне скоро предстоит. Обновление — это страшная вещь на самом-то деле. Как умереть, родиться и родить. И все сама. Сама собой, если точнее.