Сьюзен Хилл - Женщина в черном

Младший сын Эсми — Эдмунд, — по обыкновению, сидел в стороне от остальных. Он вел себя так не из-за враждебности или замкнутого нрава, но от своей врожденной утонченности, сдержанности и страсти к уединению, что всегда его отличало от остальных членов семейства Эсми. Даже внешне он не был похож на них: бледный, длинноносый, с иссиня-черными волосами и голубыми глазами. Эдмунду уже исполнилось пятнадцать. Я знал его давно, но понимал с большим трудом и всегда в его присутствии испытывал чувство неловкости, хотя по-своему любил, даже в какой-то степени сильнее, чем других детей.

Гостиная в особняке Монкс представляла собой длинную комнату с низким потолком и высокими окнами, расположенными друг против друга. Теперь шторы были плотно задернуты, но днем помещение прекрасно освещалось с севера и юга. В тот вечер над камином висели фестоны и гирлянды из свежих хвойных ветвей, собранных днем Эсми и Изобель, в них вплели ягоды, золотые и алые ленты. В противоположном конце комнаты стояла рождественская ель со свечами и игрушками, а под ней — целая гора подарков. Были и цветы — белые хризантемы в вазах, а посреди комнаты на круглом столике, сложенные пирамидкой, лежали позолоченные фрукты и возвышалась чаша с апельсинами, посыпанными гвоздикой. Их пряный аромат наполнял комнату и смешивался с запахом хвои и дыма. Именно так и должно пахнуть настоящее Рождество.

Я уселся в свое кресло, немного отодвинул его от огня и принялся чистить и раскуривать трубку. Когда же я наконец затянулся, то понял, что прервал задушевную беседу, которую Оливеру и Уиллу не терпелось продолжить.

— Итак, — сказал я, выпуская небольшое облачко табачного дыма, — что все это значит?

Последовала пауза. Эсми покачала головой и улыбнулась, склонившись над своей вышивкой.

— Подождите…

Оливер внезапно вскочил и начал быстро ходить по комнате, выключая каждую лампу, кроме тех, что были на рождественской елке, стоявшей у противоположной стены. Когда он вернулся на место, камин остался единственным источником света, позволявшим нам разглядеть лица друг друга. Эсми недовольно заворчала, однако ей пришлось отложить шитье.

— Вот теперь можно продолжать, — с довольным видом заявил Оливер.

— Какие же вы еще мальчишки…

— Ну, давай, Уилл. Ведь теперь твоя очередь?

— Нет, Эдмунда.

— Верно, — сказал самый младший из братьев Эйнли неестественно низким голосом. — Я мог бы рассказать вам такое!

— А свет обязательно было гасить? — поинтересовалась Изобель таким тоном, словно она разговаривала к маленьким мальчиком.

— Да, сестренка, обязательно. Мы должны создать особую атмосферу.

— Но не уверен, что у меня получится, — заключил Эдмунд.

Оливер глухо застонал:

— Так есть желающие продолжать или нет?

Эсми наклонилась ко мне:

— Они рассказывают истории о привидениях.

— Да! — воскликнул Уилл с ликованием в голосе. — Самая лучшая рождественская традиция. К тому же очень древняя. Одинокий загородный дом, гости собираются в темной комнате, за окнами завывает ветер… — Оливер снова протяжно застонал.

В этот момент раздался флегматичный, добродушный голос Обри:

— Ну, так приступайте скорее.

Только этого они и ждали: Оливер, Эдмунд и Уилл принялись на перебой рассказывать леденящие кровь истории, одну страшнее другой, сопровождая свои повествования театральными завываниями и нарочито страшными криками. Они изо всех сил старались превзойти друг друга в изобретательности, их истории были сущим нагромождением кошмаров. Молодые люди рассказывали о каменных стенах в заброшенных замках, из которых сочилась кровь, и об увитых плющом, освещенных лунным светом развалинах монастырей; о потайных комнатах и секретных подземных темницах; о сырых склепах и заросших бурьяном кладбищах; о скрипящих под ногами лестницах и невидимых пальцах, стучащих в окна; о завываниях и стонах, о лязганье цепей. Были там истории о затонувших кораблях и таинственных монахах в капюшонах, о безголовых всадниках, о клубящемся тумане и ураганах, о призраках-невидимках и привидениях, о вампирах и вурдалаках, о летучих мышах, крысах и пауках, о пропавших мужчинах, которых находили на рассвете, и о женщинах, чьи волосы внезапно становились белыми; о лунатиках, что бродят по ночам, об исчезнувших трупах и семейных проклятиях. Истории становились все более жуткими, безумными и глупыми, и вскоре крики и вопли юношей перешли в сдавленный смех, и все, даже тихая Изобель, стали придумывать новые ужасающие подробности.

Сначала я смотрел на них со снисхождением, меня это даже забавляло. Но постепенно, сидя в комнате, освещенной лишь пламенем камина, и слушая их, я вдруг почувствовал себя каким-то отверженным, словно стал чужаком в их кругу. Я попытался подавить растущее во мне чувство тревоги, сдержать внезапно хлынувший поток воспоминаний.

Это было подобно спорту, веселая и безобидная игра, которой молодые люди развлекаются во время праздника, а также древняя традиция, как правильно заметил Уилл. В происходящем не было ничего вызывающего беспокойство, тревогу или неодобрение. Я не желал прослыть брюзгой, старым, нудным и лишенным воображения человеком, мне самому хотелось поучаствовать в этом действе, которое представлялось мне всего-навсего хорошей забавой. В моей душе разгорелась жестокая битва, я отвернулся от очага, чтобы никто не увидел выражение моего лица, поскольку на нем появились признаки смятения.

А потом, словно подыгрывая пронзительному, как у банши, [1] Персонаж ирландского фольклора, злой дух, являющийся в образе женщины, чьи пронзительные крики или плач возвещают о скором несчастье. — Здесь и далее примеч. пер. визгу Эдмунда, бревно в камине вспыхнуло и треснуло, взметнуло в воздух вихрь искр и пепла и вдруг погасло. Комната почти полностью погрузилась во мрак. Воцарилась тишина. Я вздрогнул. Мне хотелось встать и снова зажечь свет, увидеть сверкание и блеск разноцветных рождественских игрушек, чтобы пламя в очаге вновь весело запылало, я желал отогнать внезапно охватившие меня холодный озноб и страх, возникший в моей груди. Но я не мог пошевелиться, на мгновение меня словно парализовало, как всегда бывало в подобных случаях. Мною овладело давно забытое и вместе с тем такое знакомое чувство.

А потом Эдмунд сказал:

— Теперь ваша очередь, отчим, — и в тот же миг тишину разорвали настойчивые крики, и даже Эсми присоединилась к ним.

— Нет, нет, — я старался, чтобы мой голос звучал весело. — Ничего не буду рассказывать.

— О, Артур…

— Неужели вы не знаете ни одной истории о привидениях, отчим? Все знают хотя бы одну…

О да-да, я знал! Все это время, что я слушал их безумные, жуткие выдумки, их завывания и стоны, я думал лишь об одном и смог ответить лишь следующее: