Стивен Кинг - Противостояние. Том II

Я умираю в здравом уме.

В конце страницы он аккуратно поставил свою подпись: Сокол.

Он засунул блокнот в седельную сумку «триумфа». Надел на ручку колпачок и положил ее себе в карман. Засунул ствол «кольта» в рот и взглянул вверх, в голубое небо. Он вспомнил игру, в которую его сверстники-мальчишки играли в детстве и дразнили его, потому что он так никогда и не осмелился сыграть в нее. На одной из заброшенных дорог была яма в гравии, и нужно было спрыгнуть с ее края, пролететь расстояние, от которого замирало сердце, до того, как шлепнуться на песок, а потом катиться и катиться вниз и в конце концов вскарабкаться наверх, чтобы повторить все снова.

Играли все, кроме Гарольда. Гарольд стоял на краю ямы и считал: «Раз… Два… Три!» — как и все остальные, но этот талисман так никогда и не сработал. Его ноги оставались скованными. Он не мог заставить себя прыгнуть. И все остальные ребятишки порой прогоняли его домой, крича и обзывая Гарольдом Педрилой.

Он подумал: «Если бы я сумел хоть один раз спрыгнуть… только один раз… Меня бы, наверно, здесь не было. Что ж, последний раз искупает все прочие».

Он подумал: «Раз… Два… ТРИ!»

Он нажал на спуск.

Раздался выстрел.

Гарольд прыгнул.

К северу от Лас-Вегаса лежит Эмигрантская долина, и той ночью слабый отблеск костра мерцал в ее пустынной глуши. Возле него сидел Рэндалл Флагг, угрюмо жаривший тушку маленького зайца. Он медленно поворачивал ее на сделанном им грубом вертеле, наблюдая, как жир, шипя, капает в огонь. Дул легкий ветерок, разнося аппетитный запах по пустыне, и сюда пришли волки. Они уселись поодаль от костра, воя на почти полную луну и на запах жарившегося мяса. То и дело он кидал на них взгляд, и тогда двое или трое из них начинали драться, рыча, кусаясь и отбиваясь своими мощными задними лапами, пока не отгоняли слабейшего прочь. Потом остальные вновь принимались выть, задрав морды к раздутой красноватой луне.

Но сейчас волки надоели ему.

На нем были джинсы, истрепавшиеся походные сапоги и грубая куртка с двумя кнопками на нагрудных карманах: на одной — улыбающаяся рожица, а на другой — надпись КАК ПОЖИВАЕТ ТВОЯ ОТБИВНАЯ? Ночной ветерок судорожно трепал его воротник.

Ему не нравилось то, как шли дела.

Плохие знамения, дурные приметы носились в ветре, как летучие мыши в темном пространстве пустынного сарая. Старуха умерла, и поначалу он думал, что это хорошо. Несмотря на все, он боялся старухи. Она умерла, и он говорил Дайне Джургенз, что она умерла в коме… Но правда ли это? Он уже не был точно уверен.

Заговорила она в конце? И если так, то что она им сказала?

Что они затевали?

Он развил у себя что-то вроде третьего глаза. Это было похоже на способность летать. Он обладал этим даром и принимал его, но по-настоящему не понимал. Он мог посылать свой глаз куда угодно, чтобы видеть им… почти все. Но порой глаз каким-то таинственным образом слепнул. Он сумел заглянуть в горницу умиравшей старухи, увидел их всех собравшихся вокруг нее, с еще выщипанными хвостами от маленького сюрприза Гарольда и Надин… но потом видение растаяло, и он снова оказался в пустыне в своем спальнике и, глядя вверх, не видел ничего, кроме Кассиопеи в ее звездном кресле-качалке. И внутри него возник голос, произнесший: «Она ушла. Они ждали, что она заговорит, но она не сказала ни слова».

Но он больше не доверял этому голосу.

Произошла эта удручающая история со шпионами.

Судья с разнесенной в клочья башкой.

Девчонка, ускользнувшая от него в последний момент. А она знала, чтоб ее черт побрал! Она знала!

Он вдруг бросил яростный взгляд на волков — и почти с полдюжины их сцепились в драке, издавая утробные звуки, похожие на раздираемую в тиши одежду.

Он знал все их тайны, кроме… третьего. Кто был этот третий? Он посылал глаз снова и снова, и тот не давал ему ничего, кроме загадочного идиотского лика луны. Л-У-Н-А, по буквам, в натуре.

Кто был этот третий?

Как девчонка сумела ускользнуть от него? Он был захвачен врасплох и остался лишь с куском ее блузки в руке. Он знал про ее нож, это все были детские игрушки, но не про этот неожиданный прыжок к стеклянной стене. Не про этот хладнокровный способ, которым она без малейших колебаний лишила себя жизни. Всего несколько секунд — и ее не стало.

Его мысли гонялись друг за другом, как ласки в темноте.

Мир ветшал по краям. Ему это не нравилось.

Например, Лодер. Да, ведь был Лодер.

Он действовал так великолепно, прямо как одна из тех заводных игрушек с торчащим в спине ключиком. Иди туда. Иди сюда. Делай это. Но динамитная бомба унесла лишь двоих из них — все планы, все усилия испорчены возвращением этой старой издыхающей негритянки. А потом… когда от Гарольда освободились… он едва не убил Надин! Он все еще ощущал всплески изумленной злобы, стоило ему подумать об этом. А та тупоголовая п…да стояла там с раскрытым ртом и ждала, пока он повторит это снова, словно почти желала быть убитой. А кто же доведет дело до конца, если Надин умрет?

Кто, если не его сын?

Заяц изжарился. Он сдернул его с вертела и бросил на свою жестяную тарелку.

— Ладно, вы, выблядки-салаги, жрите!

Это заставило его громко расхохотаться. Он что, когда-то служил на флоте? Пожалуй, да. Хотя если точно, то не дальше чем в варьете на Паррис-Айленд. Там еще был парнишка, дефективный, по имени Бу Динкуэй. Они тогда…

Что?

Флагг нахмурился, пытаясь собраться с мыслями. Измочалили они старину Бу до полусмерти теми палками? Прикончили его как-то? Кажется, он помнил что-то про бензин. Но что?

В неожиданном приступе ярости он чуть не швырнул только что зажаренного зайца в костер. Он должен был вспомнить это, черт возьми!

— Жрите, вояки, — прошептал он, но на этот раз лишь легкий ветерок пронесся по долине памяти.

Он терял самого себя. Когда-то он мог оглянуться назад, в шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые, как оглядывается человек на двойной пролет лестницы, ведущей в темную комнату. Теперь он ясно помнил лишь события, происходившие после супергриппа. За ними не было ничего, кроме сплошной завесы, которая иногда чуть-чуть приподнималась, чтобы дать ему на мгновение ухватить отблеск какого-то загадочного предмета или воспоминания (например, Бу Динкуэй… если когда-либо существовала такая личность), прежде чем снова опуститься.

Самое раннее воспоминание, в котором он не сомневался, было о том, как он шел по шоссе 51, держа путь к Маунтин-Сити и дому Кита Брадентона.

О том, как он родился. Родился заново.

Если он и был когда-нибудь всего-навсего человеком, то теперь уже больше не оставался им. Он походил на луковицу, время от времени медленно сдирающую с себя один слой, только казалось, что это сходят следы человеческого: рациональное мышление, память, возможно, даже свобода воли… если вообще была на свете такая штуковина.