Александр Варго - Морок пробуждается

«А в самом деле, чего я хочу? Рано или поздно я закончу, как Димка, Васька или Мишка. Почему бы не ускорить процесс? Почему не закончить свое жалкое существование прямо сейчас?»

Ведь он хотел это сделать, когда не стало дочки, когда ушла Марина. Что помешало? Друзья. А что мешает теперь? В том-то и дело, что ничего. Они остались с Лешкой вдвоем. А там…

– А там, братишка, – произнес мертвец, – ты снова будешь с друзьями. И с дочкой. – Он будто читал мысли Ивана. – Тебе только нужно сделать два шага.

Толпа расступилась еще шире, и Иван увидел: в центре кухни стоит табурет, а над ним, привязанная к крючку для светильника, висит петля. Она раскачивалась, маня к себе. И Иван пошел.

– Два шага, – шептали мертвецы. – Два шага. Один – на стул, второй – с него.

Иван подошел вплотную к табуретке и уставился на петлю. Мертвецы же остались в коридоре. Он был один на один со смертью.

Такого чувства умиротворения Иван не испытывал никогда. Всему приходит конец. Последний листок из отрывного календаря жизни Ивана Щеглова уже планировал к земле. Он поставил ногу на табуретку…

И тут раздался телефонный звонок. Иван дернулся и отшатнулся от петли, возвращаясь в реальность.

Телефонный звонок вырвал Ивана из оцепенения. Он поднял трубку, но не решался поднести ее к уху, думая, что сейчас либо она расплавится, обжигая его пальцы, либо из нее высунется длинный язык. С трубкой могло случиться что угодно после всего, что он уже увидел.

– Алло, – наконец произнес Иван. Во рту пересохло.

– Привет, Ваня.

А вот этого он никак не ожидал.

Он не слышал ее голоса пять лет. Голос Марины будто вырвал его из этого кошмара. И перебросил в другой. В кошмар пятилетней давности.

– Ну что ты? Он же не всегда был таким. – Полная женщина с пышными черными волосами, больше похожими на парик, сидела на диване и гладила по руке девушку лет восемнадцати.

– Галина Анатольевна, я устала. – Девушка свободной рукой поправила короткую прическу. – Он последнюю неделю каждый день еле в дверь попадает. – Она заплакала.

– Ну-ну, Мариночка, успокойся. Хочешь, я с ним поговорю? – Женщина выдержала паузу, будто ожидала ответа. – Эх, была бы жива его мама! При ней он себе такого не позволил бы… Давай, я с ним поговорю.

– Нет, что вы. Спасибо большое, но я думаю, он сам должен понять.

В кроватке у дивана зашевелился ребенок. Девушка подошла, поправила соску.

– Надеюсь, он все поймет сам.

Но когда Иван вошел в квартиру, женщины увидели, что он ничего не поймет. По крайней мере сегодня.

Иван буквально ввалился через порог.

– Ванюша! Что-то ты уставший какой-то… Иди, ложись спать. – Женщина встала с дивана и подмигнула Марине.

– А, теть Галя! На девочку мою пришли посмотреть?

– Да, Ванюш. Теперь у тебя их две. Поберег бы ты их.

Иван, шатаясь, подошел к детской кроватке. Поагукал и, блаженно улыбаясь, плюхнулся на диван.

– Теть Галя, я все, завязал. Давай с тобой выпьем, и все.

– Нет уж, сынок. Я никогда эту гадость в рот не брала. Да и мужик мой, как в начале 90-х бросил, так и по сей день… Тьфу-тьфу-тьфу!

– Да ладно тебе, теть Галь. Давай за дочурку мою.

– Я сказала: нет!

– Ну, нет так нет. – Иван развел руками и откинулся на спинку дивана.

– Ладно, пойду я. Мариночка, укладывай своего ненаглядного. – Галина Анатольевна погладила девушку по руке, улыбнулась. – Все будет хорошо.

Марина вздохнула и тоже улыбнулась в ответ:

– По-другому и быть не должно.

В темноте раздался плач ребенка. Ваня всхрапнул и повернулся на другой бок. Марина встала и включила ночник – желтую звезду на четырех батарейках.

– Ну что ты, малышка. Аня, Анечка. – Она взяла дочку на руки, и девочка рефлекторно начала искать ртом материнскую грудь. – Проголодалась, моя маленькая. – Марина села на край дивана, скинула с плеча бретельку ночной рубашки, обнажив налитую грудь. Направила сосок девочке в рот и слегка надавила. Ребенок схватил губами материнскую плоть и начал жадно сосать, а наевшись, снова заснул.

Марина встала и хотела уже положить девочку в детскую кроватку, но передумала. Еще придется вставать, а так они втроем замечательно разместятся на диване.

Она положила дочку посередине и через пять минут уже спала.

Ей приснились похороны. Но она почему-то веселилась, просто сияла. Во сне Марина не видела ни гроба, ни покойника. Не было даже провожающих в последний путь. Но она точно знала, что находится на похоронах. Странная тишина… Вдруг девушка услышала то, что являлось неотъемлемой частью траурного шествия. Тихий плач по нарастающей превращался в вой профессиональной плакальщицы. Марина повернулась. Никого. Когда вой усилился, она проснулась.

Вой не ушел вместе с остатками сна, а наоборот, усилился. Солнечный свет из окна падал на подушку рядом с Мариной.

Она подняла голову и первое, что увидела, – очень спокойное личико Ани. Иван сидел на полу и плакал.

«Так вот кто выл, – подумала Марина и перевела взгляд на девочку. – Как это он еще дочку не разбудил».

И тут на нее волной нахлынуло понимание происходящего. С девочкой что-то не так.

– Она умерла, – сказал Иван и снова завыл.

Марине хотелось закричать на мужа. Заткнись! Заткнись! Ты разве не видишь, девочка спит?! Хотелось, но она не смогла произнести ни звука. Молча подняла ребенка и прижала к себе, все еще надеясь, что девочка начнет искать ротиком материнскую грудь. Но этого не произошло.

«Может, я ее туго запеленала? Сейчас, девочка, сейчас».

Марина начала рвать пеленки на безжизненном тельце. Ничего. Встала с дивана, подошла к телефону и трясущимися руками набрала «03». Сухо ответила на вопросы диспетчера. Положила трубку.

Что произошло? Как такое могло случиться? Почему? Она вернулась в комнату. Все так же. Аня мертва. Иван сидит на полу. Слава богу, хоть выть перестал. Сделав шаг в глубь комнаты, Марина потеряла сознание и упала на пол.

Носилки поднимать не стали. Ваня сам отнес тело дочери к машине «Скорой помощи» и всю дорогу держал младенца на руках. Марина, сидевшая рядом, смотрела прямо перед собой невидящим взглядом.

– Ты знаешь, Федор, случаи смертности в младенчестве участились, – услышал Иван голос фельдшера, обращавшегося к водителю. – Вчера по телевизору видел, что есть, мол, даже статистика по странам. Про Россию я прослушал, но, думаю, у нас она куда больше, чем в Америке. Так вот, в Соединенных Штатах умирает каждый двухтысячный младенец. Черт знает что! И в большинстве случаев по вине родителей. В Израиле посадили на двадцать лет такого вот папашу. – Фельдшер махнул в сторону салона, показывая на Ивана, но заметив, что оконце в перегородке, разделяющей салон и кабину, открыто, тут же покрылся румянцем, закрыл форточку и замолчал.