Евгения Микулина - Женщина-VAMP

Она кивает – хорошо, мол, будет следующий раз.

Уже на выходе из ресторана она вдруг оборачивается ко мне:

– Я, кстати, хотела тебя спросить… Влад – это от Владислава или от Владимира?

Вопрос довольно неожиданный – все вокруг так привыкли к моему имени, что давно его не задают. Но она-то знает меня всего неделю.

– От Владимира. Это глупо, наверное, что я его вообще сократил. Но, как ты сама сегодня вспоминала, я был когда-то очень молод, и мне было неловко называться серьезным и взрослым Владимиром. Я хотел сохранять непринужденность. Но Володя – это как-то не по-дизайнерски. А Влад звучит… ну претенциозно, конечно, но чуточку круче. И теперь это вроде как псевдоним.

Она удовлетворенно кивает, одновременно цепляя на нос солнечные очки:

– Хорошо, что не Владислав. Я знаю одного Владислава – исключительно неприятный тип.

Я мысленно перебираю нашу издательскую тусовку, пытаясь вспомнить неприятного Владислава. Ничего не приходит в голову, и я осведомляюсь:

– Тут, в Москве? Или у вас там, в Лондоне?

Она забавно морщится и отмахивается:

– Нет, ты его не знаешь. Он румын.

– Я вообще ни одного румына не знаю.

– Ну и слава богу. Поверь мне, ты ничего не потерял.

Так, болтая о какой-то ерунде, мы бредем обратно в офис. Дорога туда короткая – на мой вкус, слишком. Я не хочу возвращаться на работу, хотя задуманная съемка вызывает во мне известный трудовой энтузиазм и творческий зуд. Я просто не хочу расставаться с ней – не хочу, чтобы пропало это настроение, чтобы мы разошлись по своим кабинетам и снова стали только коллегами.

Но это, конечно, будет правильно.

Я взглядываю на часы. Мы обедали с ней всего-то два часа. И за это время я стал другим человеком. Или так мне кажется. Словно я спал, а теперь проснулся – взбудораженный, озадаченный, смятенный и необъяснимо счастливый.

Все это как-то невероятно глупо, но одновременно необратимо и неизбежно. Как-то… правильно. О господи.

Дорогая редакция, как жить дальше?!

Катастрофа. Это был не обед, а самая настоящая катастрофа. Я сделала неправильно буквально ВСЕ, совершила все возможные ошибки. Держала себя в руках, нечего сказать!

Кто-то, кажется, собирался быть холодным, собранным и деловым? Контролировать свое неземное обаяние? Сделать так, чтобы он тебя зауважал, а не влюбился? Держаться от него на расстоянии кто-то планировал?! Да уж! Одно слово – успех, полный успех по всем фронтам.

Глупить я начала сразу – еще когда заказывала еду. Не хотела же вообще ничего в рот брать. Но он так заразительно, с таким явным удовольствием ест, что мне тоже захотелось чего-то… пожевать. Непрожаренный стейк с кровью. Кровавый кусок практически сырого мяса – это, конечно, то, что должно было меня отвлечь от опасных мыслей. Дура! Как будто я могу спокойно чувствовать на губах любимый вкус – и при том не думать о других вещах, не испытывать другого голода, не смотреть на этого прекрасного юношу так, как не надо смотреть. Ясно же было, что мне только хуже станет: смотреть на его губы, реагировать на то, как он краснеет и бледнеет, а он много сегодня краснел и бледнел. Ох-ох-ох…

И у него были, конечно, для этого причины. Потому что я уже не знала удержу. Я и смеялась, и в глаза ему смотрела, и за руки хватала, и слабость свою, видите ли, показывала. То есть делала все, что делать категорически противопоказано. Не просто дура – еще и гадина, потому что понимала, что вытворяю, и все равно не прекращала.

А он, видите ли, считает меня хрупкой.

О, господи.

К концу обеда мы оба были уже хороши. Надеюсь только, что он в отличие от меня этого не заметил. Как он на меня смотрел – как будто я чудо господне. Как смеялся, когда я наврала про возраст, – с этим моим любимым жестом, чуточку разводя руками. Он думает, конечно, что я младше, чем сказала ему. Какие у него были глаза, когда он услышал, что нужен мне… Вот зачем я это сказала – так, как сказала? Обязательно было его дразнить? Что, совсем, совсем невозможно было удержаться?!

Но самое ужасное не только то, что я это все делала. Хуже то, что я наслаждалась каждой секундой. И хочу еще. Как люди говорят – аппетит приходит во время еды? Вот уж с чем не поспоришь.

Я снова сижу на своей прекрасной террасе в окружении вечерних теней, но чувство относительного мира с самой собой, которое владело мною вчера, теперь безвозвратно утеряно. Я сделала то, чего боялась, – я перешла грань. И теперь дороги назад уже нет. Не потому, что я не смогу остановиться – смогу, конечно. Мне не впервой приходится бороться с соблазнами, и куда более серьезными, чем желание завести роман с симпатичным молодым человеком. Нет, я не смогу теперь повернуть назад, потому что это причинит ему боль. Я хорошо знаю силу своего обаяния. И я его сегодня не сдерживала. Теперь он мой – как жертва гипноза. Как наркоман, подсаженный на опасную дурь с одного укола. Если я теперь дам задний ход – отстранюсь, он будет страдать. Он сам еще об этом не знает, но я уже нанесла ему непоправимый вред. А я так не хочу причинять ему боль.

Проблема в том, что больно ему будет все равно – раньше или позже. Но я не хочу ранить его намеренно, грубо, сразу. Не хочу отвергнуть, ничего ему не дав. Как, опять же, говорят люди – «лучше любить и потерять, чем не любить вовсе»? Верно. Он меня потеряет в конце концов – потому что я не умею любить, только желать. Но пусть хотя бы не сразу. Пусть побудет счастлив – немного. А потом, может быть, оно у него само пройдет? Никогда еще не проходило. Правда, за все годы моей жизни ни один человек от меня не спасся, если уж я давала себе волю. Но он все-таки современный мужчина, и он молод. Может быть, ему повезет, и он сможет пережить катастрофу, ходящую по земле под моим именем. И мне повезет – его разбитое сердце не останется у меня на совести?

Или я говорю себе все это из крайнего, предельного эгоизма – потому что слишком жадная, слишком голодная и слишком увлечена, чтобы теперь от него отказаться? Что, в самом деле, может быть циничнее моих аргументов: неужели и вправду будет гуманнее помучить его подольше, чем убить одним коротким ударом? Добрее и порядочнее будет отнять у него нечто, к чему он привыкнет и станет уже считать своим, чем не дать то, о чем он пока только мечтает? Нет уж, надо быть честной – он заслуживает моей честности хотя бы с самой собой. Конечно, во мне говорят не благие побуждения, а голод. Мне так нравятся его восторженные глаза. Мне так хочется чувствовать себя живым человеком, а рядом с ним я – живая. И он так красив.

Мне остается только надеяться, что я просто слишком самоуверенна и преувеличиваю свое обаяние. Что на самом деле ничего страшного не произошло. Но в глубине души я знаю, что это не так. О, черт, черт, черт! Почему я так расслабилась?