Лорел Гамильтон - Цирк проклятых. Кафе лунатиков

Ларри кивнул и медленно пошел к машинам. Все еще нетвердой походкой, но уже мог идти. Кровь у меня из руки почти остановилась. Я стала вспоминать, есть ли у меня в аптечке пластырь подходящего размера. Пожав плечами, я пошла к машинам вслед за Ларри. Хорошо поставленные в залах суда голоса юристов заполнили октябрьскую ночь, и слова отдавались под деревьями эхом. На кого они хотели произвести впечатление? Трупам на речи плевать.

Мы с Ларри сидели на холодной осенней траве, глядя, как юристы заполняют завещание.

— Какие они серьезные, — заметил Ларри.

— Работа у них такая — быть серьезными, — отозвалась я.

— Быть юристом — это значит, что ты не можешь иметь чувства юмора?

— Ни грамма, — сказала я.

Он ухмыльнулся. Короткие волосы у него были такими ярко-рыжими, что почти переходили в оранжевые. Глаза глубокого голубого цвета, как весеннее небо. И глаза, и волосы я разглядела в свете салонов наших машин. В темноте же он казался сероглазым с каштановыми волосами. Терпеть не могу давать свидетельские показания по внешности людей, которых я видела в темноте.

Цвет лица у Ларри Киркланда был молочно-бледным, как бывает у рыжих. Облик завершала густая россыпь золотистых веснушек. Вообще он был похож на куклу-переростка Худи-Дуди. В смысле — такой же симпатичный. Он был низкорослым, для мужчины очень низкорослым, и потому я уверена, что ему не понравилось бы слово «симпатичный». У меня это одно из самых нелюбимых ласковых слов. Если бы учли голоса всех низкорослых людей, слово «симпатичный» было бы из словарей вычеркнуто. И я бы за это голосовала.

— Давно ты стал аниматором? — спросила я.

Он посмотрел на светящийся циферблат своих часов.

— Примерно восемь часов назад.

Я вытаращила глаза:

— Это твоя первая работа?

Он кивнул.

— Разве мистер Вон вам не говорил?

— Берт только сказал, что нанял нового аниматора по имени Лоуренс Киркланд.

— Я сейчас на последнем курсе Вашингтонского университета, и это моя семестровая практика.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать, а что?

— Ты же еще даже не совершеннолетний!

— Ну, так я не могу пить и ходить в порнотеатры. Не очень большая потеря, если по работе не приходится ходить в такие места. — Он посмотрел на меня и наклонился в мою сторону. — А что, эта работа требует ходить в порнотеатры?

Лицо его было совершенно нейтрально-приветливым, и я не могла понять, дразнит он меня или нет. Я решила, что он все-таки шутит.

— Двадцать — это нормально.

Но я покачала головой.

— По вашему виду не скажешь, что вы так думаете, — сказал он.

— Не твой возраст меня беспокоит, — ответила я.

— Но что-то все же вас беспокоит.

Я не знала, какими словами это выразить, но что-то было в его лице приятное и веселое. Такое лицо, которое чаще смеется, чем плачет. Он был чистый и блестящий, как новенький пенни, и я не хотела, чтобы это переменилось. Мне не хотелось быть человеком, который заставит его лечь в грязь и поваляться.

— Тебе случалось терять близкого человека? Я имею в виду в семье?

Веселость сползла с его лица. Он теперь выглядел как грустный задумчивый ребенок.

— Вы говорите серьезно?

— Смертельно серьезно.

Он покачал головой.

— У меня даже бабушки и дедушки живы.

— Ты видел когда-нибудь насилие близко или лично против тебя?

— В школе я часто дрался.

— Почему?

Он усмехнулся:

— Они думали, что маленький — значит слабый.

Я не могла не улыбнуться:

— И ты убедил их в обратном.

— Да нет, из меня выколачивали пыль четыре года подряд.

И он тоже улыбнулся.

— А тебе случалось победить в драке?

— Иногда бывало.

— Но победа — это не самое главное, — сказала я.

Он внимательно посмотрел на меня серьезными глазами.

— Нет, не главное.

Это был момент почти полного понимания. Общая история — самый маленький ученик в классе. Годы и годы, когда тебя в спортивные команды выбирают последним. Годы, когда ты автоматически становишься жертвой любых хулиганов. Быть маленьким — от этого можно озлиться. Я была уверена, что мы друг друга поняли, но я, поскольку я женщина, должна была выразить это словами. Мужчины часто обмениваются мыслями молча, но иногда случаются ошибки. Я должна была знать наверняка.

— Главное — это не сдаваться, когда тебя побили, — сказала я.

Он кивнул:

— Тебя бьют, а ты все равно гнешь свое.

Теперь, когда я испортила этот момент полного понимания, заставив нас обоих высказаться вслух, я была довольна.

— А кроме как в школьных драках, ты видал насилие?

— Хожу иногда на рок-концерты.

Я покачала головой:

— Это не то.

— Вы к чему-то клоните? — спросил он.

— Тебе ни за что не следовало пытаться поднять третьего зомби.

— Но я же смог?

В его голосе звучали ершистые нотки, но я не отступила. Когда я что-то хочу сказать, я не милосердна, а беспощадна.

— Ты его поднял и потерял контроль. Если бы не я, он бы вырвался на свободу и кого-нибудь мог помять всерьез.

— Это же обыкновенный зомби. Они на людей не нападают.

Я уставилась на него, пытаясь понять, не шутит ли он. Он не шутил. Мать твою так!

— Ты и в самом деле не знаешь?

— Чего не знаю?

Я закрыла лицо ладонями и посчитала до десяти. Меня взбесил не Ларри, меня взбесил Берт, но удобнее всего сейчас было сорваться на Ларри. Чтобы наорать на Берта, надо ждать до завтра, а Ларри вот он. Очень удачно.

— Этот зомби вырвался у тебя из-под контроля, Ларри. Если бы я не появилась и не напоила его кровью, он бы сам нашел себе кровь. Ты понимаешь?

— Ну, я так не думаю.

Я вздохнула.

— Зомби напал бы на кого-нибудь. Выкусил бы хороший кусок.

— Нападения зомби на людей — это просто суеверия, истории о привидениях.

— Так сейчас учат в колледже? — спросила я.

— Да.

— Я тебе одолжу пару экземпляров «Аниматора». Поверь мне, Ларри, зомби нападают на людей. Я видела убитых ими людей.

— Это вы меня просто пугаете.

— Испуганный — это лучше, чем глупый.

— Я его поднял. Чего вы еще от меня хотите?

Вид у него был совершенно озадаченный.

— Я хочу, чтобы ты понял, что едва не случилось здесь и сейчас. Я хочу, чтобы ты понял, что наша работа — это не игра. Не салонные фокусы. Это настоящая работа, и она бывает опасной.

— Понял, — сказал он.

Он слишком легко уступил — на самом деле он не поверил. Просто решил мне уступить. Но есть вещи, которые другому не расскажешь. Человек должен понять это сам. Хорошо бы, конечно, завернуть Ларри в целлофан и положить на полку в безопасное место и не трогать, но жизнь — она сложнее. Если он останется в нашей профессии, то пооботрется. А есть вещи, которые не объяснить на словах человеку чуть старше двадцати, который не видел смерти. В буку они не верят.