Александр Варго - Особь

Оператор взглянул в глаза собеседника и тут же все понял… Вытянутое лицо в слабом отблеске пламени превратилось в маску воплощенного безумия. Он замотал головой, пискнул горлом и попытался подняться. Расчетливый удар ребром ладони в кадык – и голова жертвы вернулась в исходное положение, на кружевную подушку.

– За что? – прохрипел кочегар. – Что я тебе, дядя, плохого сделал? Ну, погорячился… Прости!

– А ты мне с самого начала не понравился. Это твоя первая ошибка. Вторую ошибку ты совершил, когда попытался выдрать у покойника золотые коронки. А третью, самую большую, – когда попытался ударить меня. Вот я и решил, что такие скоты, как ты, недостойны жить на земле.

Александр Иванович с издевательской медлительностью накрыл гроб крышкой, тщательно завернул все четыре винта и толкнул домовину вперед. Двигатель транспортера поперхнулся, натужно взвыл, и роскошный парадный гроб с неотвратимой медлительностью пополз к раскаленным металлическим шлюзам. Изнутри доносился жуткий вой, пересыпаемый проклятьями и мольбами. Створки медленно разошлись, и гроб исчез в разверзшемся жерле.

Технологическое окошко тускло поблескивало сбоку печи. Дождавшись, когда створки наконец сомкнутся, патологоанатом с интересом взглянул сквозь квадратное жаростойкое стекло. Внутри полыхало настоящее адское пламя – мощное, лютое и безжалостное. Объятый огнем гроб зримо уменьшался в размерах, словно кусок рафинада в кипятке.

– Восемнадцатый, – с холодной непримиримостью произнес Александр Иванович и, вспомнив зарезанного вчера главврача больницы, тут же поправился: – Точней, девятнадцатый…

Он уже собрался выйти наружу, но в этот момент различил некий странный свистящий звук. Прозектор остановился, на всякий случай отошел чуть поодаль, прислушался…

В печи злобно гудел раскаленный газ. Алые, в синеватых прожилках блики пламени липко ложились на шершавые стены. В антрацитной полутьме тускло поблескивали остекленевшие глаза и зубы покойников. Тихий и зловещий звук доносился вроде бы со стороны штабеля мертвых тел.

Александр Иванович замер, силясь определить, что же это такое. Теперь попискивание звучало заметно приглушенней, будто бы из-под подушки. Патологоанатом был уверен: источник звука находится где-то среди груды окоченевших покойников… Но ведь они вряд ли были способны издавать такие звуки! Попискивание невозможно было объяснить материалистически, а в идеализме прозектор был не силен.

Достав из кармана скальпель, он выставил его острием перед собой, осторожно присел, осматривая мертвецов. Внезапно откуда-то из-под одеревеневшей желтой руки с кроваво-красными маникюренными ногтями пронзительно блеснуло ярко-синим. Чей-то маленький глаз, удивительно похожий на человеческий, уставился на патологоанатома и тут же исчез.

– Мало тебе живых, теперь и за мертвых взялась? – задумчиво произнес тот.

Впрочем, теперь укус афганской крысы совершенно не страшил Александра Ивановича. Он был уже инфицирован, он нашел противоядие, он придумал, как можно переиграть эту, казалось, безвыходную ситуацию в свою пользу. Так чего же бояться?

Прозектор с трудом отвалил в сторону скрюченное, еще мерзлое тело какой-то дамочки в лохмотьях, еще недавно бывших гламурным вечерним платьем. Под ней лежал труп юноши с обезображенным взрывом лицом. Рот покойника был приоткрыт неестественно широко – видимо, взрыв просто выбил челюсть из шарниров. В глубине мертвого рта люминесцентно светился тот самый глаз. Подковырнув во рту покойника скальпелем, Александр Иванович ловко извлек оттуда крысу. Та попыталась его укусить, однако медик, проворно перехватив грызуна за хвост, тут же сунул его в короткий цилиндрический пенал для бумаг, так кстати оказавшийся на подоконнике.

– Ты мне еще, подружка, пригодишься, – почти ласково произнес прозектор и, заметив, что грызун нервно задергался, зашуршал внутри, добавил: – У меня пока поживешь. Я тебя буду сырым мясом кормить. Только не человеческим. Договорились?

Обнаруженный на подоконнике пенал выглядел относительно надежным схроном для пойманного грызуна; небольшая застежка позволяла фиксировать крышку закрытой. На светло-коричневом циллиндре блестела металлическая пластинка: «Делегату XII городской конференции работников ЖКХ».

Александр Иванович аккуратно выключил газовую печь и вышел из смрадной темной котельной, подставляя лицо под кислородную свежесть ветра.

На кладбище царила абсолютная тишина. Из трубы над крематорием почти вертикально поднимался полупрозрачный дымок – микрочастички сожженного заживо кочегара летели куда-то в стратосферу. Темно-серая стена колумбария с одинаковыми квадратными ячейками для урн напоминала соты мертвого улья. Крысеныш в пенале неожиданно стих, затаился, словно смирившись.

Александр Иванович поправил пенал и зашагал по темной кладбищенской аллейке. На крестах и оградах призрачно блестела вечерняя роса. В пустых кронах деревьев ожесточенно дрались, кричали пронзительно вороны.

Он уже дошел до главных ворот, когда над самой головой мерно зарокотал двигатель и из-за верхушек кладбищенских тополей и лип медленно выплыло нечто продолговатое, темно-зеленое, в трупных пятнах коричневатого камуфляжа. Прозектор тут же спрятался за высоким гранитным памятником: ведь никто не мог дать гарантий, что экипаж патрульного вертолета, оснащенного пулеметами, ракетами и автоматическими пушками, не инфицирован страшным вирусом.

Вертолет, словно гигантская помойная муха, несколько минут кружил над темными зеленоглянцевыми кронами. Александр Иванович, стоявший под деревом, скользнул глазами по гравировке на граните могильного памятника. Под медальоном с полустершимся именем усопшего явственно проступала гравирока: «Мечтателю и идеалисту». Прозектору почему-то вспомнилось, как в студенческой юности он строил невероятные планы на будущее, как рассказывал о них родителям и как те тоже называли его «мечтателем».

Однако теперь, как ни странно, он был очень близок к реализации самых невероятных и дерзких планов. А уж ложиться под могильный памятник он точно не собирался, по крайней мере, в обозримом будущем.

– Лида, она наконец-то разродилась! – Склонившись над клеткой, Мефодий Николаевич с нескрываемым любопытством рассматривал шесть маленьких розоватых тел, копошащихся рядом со взрослой Rattus Pushtunus.

Крысята, родившиеся поздно ночью, выглядели совершенно беспомощными. Слепые, неуклюжие, они отталкивали друг друга острыми мордочками, силясь поскорей добраться до набухших сосков родительницы. Новорожденные грызуны тоненько пищали, неуверенно копошились на полу клетки, и было в этом копошении что-то домашнее и даже трогательное.