Йон Линдквист - Впусти меня

Томми пощупал карман. Все было готово, купель — метрах в трех от последнего ряда, где он сидел. Мать села впереди — небось, чтоб удобнее было умиляться на Стаффана, пока тот распевает эту бредятину, чинно сложив руки на своей полицейской елде.

Томми стиснул зубы. Он надеялся, что священник вот-вот произнесет нужные слова.

— Мы видим потерянность в их глазах, потерянность заблудших чад, которые не могут отыскать дорогу домой. Когда я вижу такого подростка, мне вспоминается исход народа Израилева из Египта…

Томми застыл. Хотя, может, он еще и не дойдет до того отрывка. Может, начнет вместо этого рассказывать про Красное море… И все же он вытащил из кармана заранее приготовленные зажигалку и брикет для розжига. Руки его дрожали.

— …ибо когда-то нужно взглянуть на этих заблудших юнцов, часто приводящих нас в недоумение. Они блуждают по пустыне нерешенных вопросов и неясных перспектив. Но между народом Израиля и современной молодежью есть большая разница…

Ну давай, скажи, скажи…

— Народ Израилев был ведом Господом. Вы же помните, о чем гласит Слово Божье? «Господь же шел пред ними, днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем, и ночью». Вот чего не хватает современной молодежи — столпа огненного…

Священник поднял взгляд от бумаг.

Томми уже поджег брикет и теперь держал его между большим и указательным пальцами. Кончик брикета горел чистым голубым пламенем, тянувшимся к его пальцам. Когда священник снова погрузился в свои бумаги, Томми воспользовался моментом.

Пригнувшись, он сделал шаг к купели, как можно дальше вытянул руку, кинул брикет и быстро вернулся на свое место. Никто ничего не заметил.

Священник снова поднял голову.

— …и мы, взрослые, обязаны стать этой путеводной звездой для подростков. Если не мы, то кто? А силу мы почерпнем в деяниях Господних…

Из купели повалил белый дым. Томми уже чувствовал знакомый сладковатый запах.

Сколько раз он это проделывал — поджигал смесь селитры с сахаром. Правда, не в таких количествах и ни разу — в закрытом помещении. Он напряженно ждал, какой выйдет результат безо всякого ветра, который мог бы развеять дым. Сцепив пальцы, он крепко сжал ладони.

Брат Арделий, исполнявший обязанности священника в приходе Веллингбю, первым заметил дым. Он так его и воспринял — как дым из купели. Всю свою жизнь он ждал знака свыше и в первую секунду подумал:

О Господи, наконец-то!

Но мысль тут же испарилась. Ощущение чуда покинуло его стремительно — явное доказательство того, что никакого чуда и не было. Просто дым из купели. Но что это значит?

Смотритель, с которым он не очень-то ладил, любил пошутить. Вода в купели могла… закипеть.

Проблема заключалась в том, что он не мог позволить себе раздумывать об этом посреди проповеди. Поэтому брат Арделий поступил, как большинство в подобных ситуациях: продолжил как ни в чем не бывало в надежде, что проблема рассосется сама собой, если на нее не обращать внимания. Он прокашлялся и попытался вспомнить, на чем остановился.

Деяния Господни. Что-то про то, что нужно почерпнуть силу в деяниях Господних. Пример.

Он покосился на свои записи. Там стояло: «Босиком».

Босиком? Что я имел в виду? Что народ Израилев был бос или что Иисус… Долгие блуждания…

Он поднял голову, увидел, что дым стал плотнее и превратился в столп, медленно поднимающийся к своду потолка. О чем то бишь он? Ах да. Теперь он вспомнил. Слова все еще витали в воздухе.

— А силу мы почерпнем в деяниях Господних.

Не такой уж плохой финал. Не идеальный, не то, что он себе представлял, но сойдет. Он растерянно улыбнулся своей пастве и кивнул Биргитте, дирижировавшей хором.

Хор, состоявший из восьми человек, встал, как один, и вышел вперед. Когда они очутились лицом к пастве, он понял по их взглядам, что дым не остался незамеченным. Слава богу — он немного опасался, что ему мерещится.

Биргитта вопросительно посмотрела на него, и он махнул рукой: начинайте, начинайте.

Хор запел:

Один из самых красивых гимнов старого доброго Весли. Брат Арделий расстроился, что не может вполне насладиться красотой гимна, — дым начинал его беспокоить. Плотный белый столп поднимался над купелью, а на дне что-то горело голубым пламенем, потрескивая и искрясь. Сладковатый запах достиг его ноздрей, и паства начала оглядываться в поисках источника звука.

Одна из женщин в хоре закашлялась. Все повернули головы от дымящейся купели и обратили взгляды на брата Арделия, будто спрашивая, как им себя вести, входит ли это в запланированную программу.

Люди закашляли, зажимая рты и носы платками или рукой. По церкви расползалась тонкая пелена, и сквозь нее брат Арделий разглядел, как кто-то поднялся с последнего ряда и выскочил на улицу.

Да уж. Единственное разумное решение.

Он наклонился к микрофону:

— Боюсь, у нас произошло небольшое недоразумение, поэтому будет лучше, если мы все покинем помещение.

Уже на слове «недоразумение» Стаффан покинул хор и направился к выходу быстрыми сдержанными шагами. Он сразу понял, в чем дело. Во всем виноват этот неисправимый ворюга и шалопай, сын Ивонн. Стаффан изо всех сил пытался держать себя в руках, чувствуя, что, попадись ему сейчас Томми, оплеухи тому не избежать.

Конечно, мерзавцу бы это не помешало, вот какого наставничества ему не хватает.

Столп Господень, спасите-помогите! Пара крепких затрещин — вот что нужно этому засранцу!

Но Ивонн бы никогда такого не допустила, по крайней мере сейчас. Потом, когда они поженятся, будет другой разговор. Тогда-то он, черт подери, возьмется за воспитание Томми. А сейчас главным было его найти. Хоть тряхануть чуток, и то дело.

Но Стаффан ушел недалеко. Слова брата Арделия, произнесенные с кафедры, паства восприняла как стартовый выстрел, чтобы покинуть церковь. На полпути проход заполонили старушки, с мрачной решимостью рванувшие к выходу.

Его правая рука потянулась к бедру, но тут он спохватился и сжал ее в кулак. Даже если бы у него была дубинка, вряд ли сейчас подходящий момент, чтобы ее использовать.

Дым над купелью постепенно рассасывался, но в церкви повисла дымка, пахнущая кондитерской и химикатами. Двери церкви распахнулись, и сквозь пелену проступил четко очерченный прямоугольник дневного света.

Паства, кашляя, устремилась к нему.

На кухне стояла одна-единственная табуретка, больше ничего. Пододвинув ее к раковине, Оскар встал на нее и помочился в слив, сполоснув его затем водой. Спрыгнув с табуретки, он поставил ее на место. В пустой кухне она смотрелась странно. Как музейный экспонат.