Ливи Майкл - Камень ангела

— Нет — на улице.

Сначала Саймону показалось, что она хочет отчитать его за то, что он шпионит за ней, но мать лишь сказала:

— То, что обычно говорит всем служанкам.

Саймон знал, что она лжет, и это задело его больнее, чем, бывало, побои.

Мать повернулась, чтобы идти, но Саймон остановил ее:

— Он мне не нравится.

— О, Саймон, — вздохнула мать. Она не смотрела ему в глаза, и вид у нее был расстроенный. — Он ничего такого не сказал — просто хотел удостовериться, что я буду для него петь. Вот и все.

«Нет!» — хотелось закричать Саймону, но он не мог.

— Не уходи, — прошептал он.

Теперь мать смотрела на него. Она коснулась его лица и прижала к своей щеке его руку. Он был выше ее.

— Саймон, — произнесла она мягко. — Я никогда тебя не оставлю.

И он наконец-то расслабился, потому что знал, что теперь она говорит правду.

В ярмарочный день, казалось, весь город собирался на рыночной площади. На Смити-дор, которая вела к реке, располагались более пятидесяти мясных лавок. Наверху были вывешены головы свиней, овец и коров, и потроха падали на булыжники, отчего дорога становилась скользкой, и Саймон не мог пройти мимо, не набив себе шишку. А вот его мать ловко прокладывала себе путь с корзиной на голове, пробираясь к рыбным лавкам у реки, затем к прилавку с живыми гусями. Саймон следовал за ней, изо всех сил стараясь не отставать.

Были тут и коробейники, продававшие амулеты из сушеных жаб и заячьих лап, чтобы отгонять чуму. Один человек предлагал подстричь волосы и бороды или вырвать больной зуб. Последние осенние яблоки были свалены грудами на одном конце рыночной площади, вместе с репой и капустой. А еще были ларьки, в которых продавали изделия из дерева, метлы и соломенные шляпы. Перед женщинами стояли корзины, полные утиных и гусиных яиц, в других корзинах сидели цыплята и голуби, которые в панике громко хлопали крыльями. Рыночные инспекторы проверяли качество эля и других товаров и следили, чтобы покупателей не обвешивали; блюстители закона кружили на окраинах рынка, выискивая тех, кто незаконно продает свой товар, не уплатив за место на рынке. Среди всей этой толчеи разгуливал церковный сторож со своим крашеным жезлом, в куртке из грубой шерстяной материи с сорока восьмью серебряными пуговицами, стегая несчастных, которые были привязаны к позорному столбу, — чиновник получал по четыре пенса за каждого. Один из подмастерьев красильщика сидел в колодках, а вокруг было полно мусора, который можно было швырять в него.

Саймону не понравился рынок. Он всегда нервничал, когда на мать смотрело столько глаз. Он опасался, что церковный сторож или другой представитель властей усомнится в их праве здесь находиться и заберет его мать. Он то и дело терял ее из виду в толпе и с облегчением вздыхал, увидев вновь. Удерживая корзину на голове, повязанной цветным шарфом, она пробиралась к Сьюзен, торговавшейся из-за котелка.

— Значит, у нас все в порядке? — бодрым тоном произнесла Сьюзен, и они направились в трактир.

Саймон помогал женщинам нести покупки.

Но подойдя к трактиру миссис Баттеруорт, они увидели у входа несколько человек, разглядывающих прибитое к дверям объявление.

— Неужели никто здесь не умеет читать? — спросила миссис Баттеруорт, когда Сьюзен приблизилась, но ни Сьюзен, ни Саймон, ни его мать не умели.

— Отнесите это в дом директора школы, — посоветовал кто-то в толпе.

— Нет, ночному сторожу, — возразил другой. — Он знает грамоту.

И как раз в эту минуту ночной сторож, которого звали Роджер Твист, вывернул из-за угла Тоуд-лейн и остановился как вкопанный при виде толпы. Это был плотный человек с красным носом — постоянный клиент заведения миссис Баттеруорт.

Миссис Баттеруорт протолкалась к нему, размахивая сорванным объявлением.

— Эй, ты! — обратилась она к нему. — Что это такое?

Роджер Твист взял у нее объявление и начал молча читать, шевеля губами. Когда он дочитал до конца, его чело нахмурилось, и он покачал головой.

— Ну что? — спросила миссис Баттеруорт. — Что там говорится?

Роджеру Твисту явно не хотелось ей отвечать.

— Это официальное уведомление, — уклончиво начал он.

— Это я и сама вижу, — отрезала миссис Баттеруорт. — О чем там речь?

— Это от того парня, проповедника — Роберта Дауна, — объяснил мужчина, а когда миссис Баттеруорт презрительно фыркнула, он продолжил: — Успокойтесь, миссис, нет никакого смысла расстраиваться.

— Да читай же, что там, — попросила миссис Баттеруорт.

Роджер Твист вздохнул и снова покачал головой.

— Все это вздор, — начал он, но, встретившись взглядом с миссис Баттеруорт, начал читать:

— В году тысяча шестьсот четвертом от Рождества Христова, в этот благословенный день…

— Ну, давай же! — рявкнула миссис Баттеруорт.

— «…сим уведомляем, что вышеупомянутому трактиру или непристойному дому, принадлежащему вышеназванной владелице миссис Элис Баттеруорт, запрещается открывать двери и подавать эль и другие крепкие напитки, а также любого рода пищу всем лицам с захода солнца в субботу вечером и весь день в воскресенье, ибо это Христово Воскресенье и Божий День». Далее идет та цитата из Библии насчет соблюдения Христова Воскресения.

Раздались крики: «Позор!», а миссис Баттеруорт стала похожа на разъяренного быка, который собирается воткнуть в кого-нибудь рога.

— Что ты сказал? — спросила она.

— Это не я, миссис, — оправдывался Роджер Твист. — Я тут ни при чем — да и никто из тех, кого я знаю, — продолжал он, ища печать лорда. — Определенно это дело рук того проповедника — взгляните, вот его подпись.

— Дай сюда, — приказала миссис Баттеруорт и, вырвав бумагу из рук Роджера Твиста, начала пристально ее разглядывать.

Потом она открыла рот и изрыгнула поток таких отборных ругательств, что толпа подалась назад, изумленно бормоча, и даже Роджер Твист побледнел.

— Он пытается меня закрыть? — орала она. — Да? Пытается?

— Нет, миссис, — начал Роджер Твист. — У него нет полномочий.

— Я ему покажу полномочия! — взревела миссис Баттеруорт. — Пусть он только сюда сунется и скажет мне все это сам, трусливый, вонючий сын!

— Миссис Баттеруорт, — умолял Роджер Твист, дрожа всем телом. — Успокойтесь — вы же не знаете, кто вас слушает.

Но миссис Баттеруорт была вне себя от ярости.

— Я надеюсь, что они слушают! — завопила она. — И смотрят! Вот, смотрите, что я думаю о вашем объявлении!

И она изорвала бумагу в крошечные кусочки. Толпа издала нестройный гул одобрения, но большинство уже начало расходиться. Мари стояла рядом с Сьюзен, прижав пальцы ко рту. Саймон дотронулся до ее рукава, но она не смотрела на него. Он чувствовал, как она расстроена.