Алексей Атеев - Тьма

– Но почему не сейчас и почему до этого ты должен умереть?

– Я пришел в мир, чтобы победить смерть. Умрет лишь моя физическая оболочка, а душа вознесется в вечный свет.

– Туманно, – изрек Картошкин.

– А ведь ты уже прозрел, братец, только еще не понимаешь этого, – объявил Шурик.

Майор Плацекин кончил чистить личное оружие, мгновенно собрал пистолет и сунул его за пояс, а не в задний карман брюк, где он обычно держал «макаров». В этот момент калитка распахнулась, и на пороге возникли солдаты, их было трое, под предводительством прапорщика прошли во двор и огляделись.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал прапорщик. – Что тут у вас происходит?

– А вам какое дело? – грубо спросил Картошкин.

– Мы надзираем за порядком и, поскольку в городе введено чрезвычайное положение, препятствуем организации различных сборищ, вроде вашего.

– Мы, кажется, не на улице находимся, а в частном доме, – продолжал упорствовать Картошкин, – и в своем праве делать здесь все, что угодно.

– Ты, браток, не прав, – миролюбиво заметил прапорщик. – Нам даны соответствующие полномочия. И мы можем осматривать любые здания, в том числе и такие халупы, как ваша. Но вообще-то мы забрели к вам вовсе не случайно. Нам нужен один человек.

– Кто именно? – спросил Картошкин.

– Некий Александр.

«Вот оно! – подумал Иван. – Началось. Что же делать? Встать и подойти к Шурику? Нет, ни за что! Мне это не нужно. Если есть желающие – милости просим, а я – пас».

Он устремил пристальный взгляд на солдат, и внезапно возникло явственное ощущение: перед ним не рядовые внутренних войск, а римские легионеры. Сверкают на солнце бронзовые шлемы, скрипят и брякают кожаные и железные детали доспехов, на боках короткие мечи. Лица легионеров сурово насуплены, взгляды холодны и строги.

– Так кто же здесь Александр? – вновь повторил прапорщик, он же центурион, которого отличал от рядовых алый плащ и щетинистый гребень на шлеме.

Но метаморфозы произошли не только с обычными российскими солдатиками в застиранных гимнастерках. Всех участники действа претерпели некоторые изменения. Во-первых, поменялись костюмы. Шурик, например, был облачен в потрепанную тогу, правда, из джинсовой ткани, на мамаше был надет хитон из скромного голубенького ситчика в желтый цветочек. Толик и близнецы представлялись босяками в каких-то невообразимых лохмотьях, Плацекин тоже носил тогу цвета маренго, а на плечах имел майорские погоны, и, наконец, Даша, с ее кудряшками и воздушными одеждами, выглядела как юная римлянка из состоятельной семьи.

Однако перемены случились не только с одеждами. И само место действия претерпело определенные изменения. Бревенчатые стены картошкинского дома превратились в глинобитные, скамья из деревянной в каменную, а стол стал мраморным. В углу двора, вымощенного каменными плитами, вместо чахлой яблони росла такая же захудалая финиковая пальма.

«Все! Ку-ку! От всех этих событий крыша поехала», – пришел в ужас Иван.

Время остановилось. Лица Шурика, мамаши, солдат, казалось, навечно окаменели. Лишь солнце жарило все с той же неимоверной жестокостью.

Сколько продолжалось это безвременье, одному Богу известно. Вдруг картинка дернулась, словно Господь моргнул и очнулся от забытья. К безмерной радости Ивана, все вновь приняло нормальный вид.

– Так кто же здесь Александр? – словно забыв дальнейшие слова роли, вновь растерянно повторил прапорщик.

Иван вдруг осознал, что согласно действию пьесы настал его выход и, шевельнулся, собираясь встать, но плавно идущее действие вдруг нарушил Плацекин.

– Сейчас я вам его представлю, – неожиданно вымолвил майор, выхватил из-за пояса пистолет и принялся расстреливать Шурика, который стоял всего в двух метрах от него.

Иван прекрасно видел, как входят пули в тело пророка, оставляя на нем черные, тут же набухающие кровью дырки, но не мог даже шевельнуться. То же происходило и с остальными. Оскаленные зубы, вытаращенные глаза, внезапно побледневшие лица…

Плацекин выпустил в Шурика всю обойму. Последние выстрелы он сделал в уже лежащее на земле тело, потом вновь засунул пистолет в задний карман брюк и поднял обе руки над головой, видимо, демонстрируя, что больше ни в кого стрелять не будет. И тут раздался страшный вопль Даши:

– Папа, зачем?!!!

Стараясь не смотреть на дочь, Плацекин двинулся вперед, к калитке, все так же держа руки над головой. Но прапорщик, не обращая внимания на майора, подскочил к лежащему на земле, нагнулся над ним, взял за кисть, пытаясь нащупать пульс, потом шевельнул голову носком ботинка.

– Похоже, готов, – пробормотал он. – Но мы все равно его забираем. У нас приказ… Давайте, ребята… Поднимите его и тащите в автобус.

– А я? – удивленно спросил Плацекин.

– И ты давай с нами.

Прапорщик за ствол поднял пистолет с земли и сунул его в карман.

– Ну что ж, граждане, счастливо оставаться, – миролюбиво произнес он.

– Не дам! – завопила Даша и кинулась на труп. – Не дам!!! Не троньте!!! Убийцы!!!

– А ну-ка, парни, подержите девочку, – приказал прапорщик близнецам. Те послушно подняли Дашу с земли.

– Взялись! – скомандовал прапорщик.

Солдаты ухватили тело за руки и ноги и потащили прочь со двора. Кровь капала из ран, оставляя на земле пунктирные дорожки. Даша билась в истерике, остальные, в том числе и Иван, ошеломленно молчали.

Первой заговорила мамаша:

– Ну, вот и все, – констатировала она.

– А я его не понимал, – заметил Толик.

– И мы, – в один голос подтвердили близнецы.

– Все о смерти говорил, – вспомнила мамаша. – Вот и дождался.

– О земной смерти, – заметил Иван.

– Понятное дело, о земной, – подтвердил Картошкин. – А какая еще бывает?

– Ну, не знаю… Если ему верить, то не только. Куда, интересно, отвезут его тело?

– В морг, надо думать, – отозвался Толик.

– А похороны?.. Нам его отдадут?

– Куда они денутся.

– За что?! За что он его убил?! – причитала Даша.

– Успокойся, девушка, – с напускной строгостью уговаривала ее мамаша. – Чему быть, тому не миновать.

– Папаша твой метко стреляет, – язвительно заметил один из близнецов, Славка.

– Не отец он мне после этого! Не отец!

– Да не ори ты, – сказал Валька.

– Вы все его не любили! – надрывалась Даша. – Ненавидели даже…

– Мы ненавидели, а убил его твой отец.

– Он мне не отец больше!

– Прекратите кричать и ссориться, – потребовала мамаша. – Человек еще не остыл, а вы уже препираетесь. Давайте помолчим немного, подумаем…

– О чем нам приказываешь думать? – насмешливо спросил Картошкин.

– О чем угодно. Но лучше всего о нем. Какой он был, что нам говорил…

Во дворе установилась тишина. Даже Даша перестала всхлипывать и, насупившись, уставилась в землю. Первой нарушила молчание мамаша.