Алексей Атеев - Обреченный пророк

Олег был заинтригован. Надежда, появившаяся вместе со словами прорицателя, окрылила его.

– А вы точно знаете… что нас не подслушивают?

– Точно, – отозвался Владимир Сергеевич. – Так вот, чтобы ввести тебя в курс дела, хочу рассказать о себе. Без этого многое окажется неясным. К тому же, коль ты интересуешься подобными вещами, думаю, что тебе будет интересно.

Откуда взялся мой дар – не знаю. Сколько я потом ни расспрашивал мать, ни копался в родословной, вразумительного ответа так и не получил. Передается ли эта штука по наследству или приобретается как-то по-другому, я так и не выяснил. Но думаю – не наследственное это. Первый раз дар проявился у меня лет в десять. Перед войной мы жили в Ленинграде. Отец мой был военным и с началом войны, естественно, оказался на фронте. Воевал он тут же, под городом, и изредка появлялся дома. Еще в середине июля сорок первого года, когда ни о какой блокаде не слыхивали, настоял он, чтобы мы с матерью уехали на ее родину, в небольшой уральской городок. Мать, помню, страшно не хотела уезжать из Ленинграда. Переживала, что будет с квартирой, но отец проявил твердость и настоял на нашем отъезде. Большинство наших соседей отнеслись к намерению покинуть город с недоумением. «Не сегодня-завтра немцы будут разбиты, – утверждали они, – вспомните финскую кампанию… И чего ради тащиться в какую-то дыру». Все эти разговоры вносили в душу матери еще большее смятение. Она целыми днями тяжело вздыхала, а то и плакала, но уезжать не собиралась. Пока однажды не появился отец и не устроил страшный скандал. Он сам сходил на вокзал, купил билеты и сказал, чтоб ноги нашей в Ленинграде не было. Скрепя сердце мать собрала чемоданы, и мы отправились к деду.

Позже мать часто говорила, что отец был провидец, и не уедь мы из Ленинграда, то наверняка бы погибли, тем более что дом, в котором мы жили, немцы разбомбили еще в первые месяцы блокады. Но, думаю, ничего чудесного в его настойчивости не было. Просто он хорошо представлял себе складывающуюся обстановку на фронте и как профессиональный военный понимал, каков будет результат.

Место, куда мы прибыли, в моем представлении никак нельзя было назвать городом. Несколько двух-, трехэтажных каменных домов в центре, да и то дореволюционной постройки, а все остальное – скопище деревянных домишек. Городок лежал в долине между гор, и лес начинался прямо на окраине. До этих пор я все время жил в Ленинграде и лишь однажды ездил с родителями в Крым. Стоит ли говорить, как я тосковал по широким проспектам, по друзьям в школе. Мать, видимо, тоже не особенно радовалась приезду на родину. В Ленинграде она работала в театре гримершей, вращалась в той пестрой толпе, которую называют богемой, и совершенно не представляла, чем будет заниматься тут.

Дед встретил нас радостно. После смерти бабки он уже несколько лет жил один и очень скучал. Мать не хотела устраиваться на работу. Деньги у нее были, и она считала, что через месяц-другой мы вернемся домой.

Жили мы в большом деревянном дедовом доме, полном старинных вещей, но каком-то неухоженном и несуразном. Мать целыми днями валялась на пыльной тахте и читала романы или говорила о Ленинграде и театре.

Мне было очень скучно. С местными ребятишками я не общался. Понятия «эвакуированный» еще не существовало. И я был в их глазах дачником. Чем мне нравился городишко – тем, что он был очень старинным. Впрочем, сейчас я понимаю, что он был не старше того же Ленинграда, но ощущение древности было в нем намного сильнее. Может быть, потому, что без хозяйского глаза все обветшало, и живописная эта ветхость выглядела романтично и даже нарядно. В городе действовал заводик, принадлежавший некогда не то Демидовым, не то Турчаниновым и с тех пор практически не изменившийся. Рядом с ним находилась древняя полуразрушенная церквуха. Со скуки я ходил на заводик, который был даже не огорожен, смотрел, как разливают в формы металл, как рабочие заправляют в клеть допотопного прокатного стана заготовки с помощью длинных клещей, как работали, должно быть, сто лет назад.

Забрел я как-то и в церквуху. Стоял яркий августовский день. В церкви было сумрачно, но сквозь дырявый купол в нее проникали лучи солнца, пылинки столбом клубились в них, поднимаясь вверх. Хотя рядом работал завод, было почему-то очень тихо. На стенах кое-где сохранились части росписей, и святые таинственно и строго смотрели на меня. Наверху, на хорах, живопись сохранилась лучше, и я решил рассмотреть ее. Тут же стояла прислоненная к стене лестница. Я взобрался наверх и стал разглядывать картину. По-моему, это было вознесение Христа. Карниз, на котором я стоял, был довольно широким. Внезапно я попал в столб света, лившийся через дыру. Пылинки кружились вокруг меня, и я неожиданно почувствовал себя одной из них. Я как бы слился с этим хаотическим движением. Ощущение было очень странным, но приятным. Мне показалось, что вместе с другими пылинками я вылетел через дыру на крыше и теперь парю над городом. Я ясно видел полузнакомые окрестности, различил дом деда и его самого, колющего дрова, потом из дома вышла мать и стала складывать дрова в поленницу. Я поднимался все выше, и чем выше я поднимался, тем, казалось, все больше сливался с окружающим. Я чувствовал себя частичкой мироздания и ощущал, что я во всем: в облаках, в деревьях, в металле, который налит в ковш. Трудно передать словами эти ощущения, но ничего более прекрасного до сих пор я не испытывал. Я был ребенком и не читал философские труды о пантеизме, не читал даже чапековскую «Фабрику абсолюта», так что не мог ниоткуда почерпнуть идеи о мировом самосознании.

Сколько продолжался этот полет, не знаю. Но самое удивительное, что очнулся я не на хорах и даже не в церкви, а за ее порогом. Когда пришел домой, то увидел, что мать кончает складывать дрова в поленницу.

Почему-то я не удивился всему случившемуся.

Но с того дня со мной стали происходить разные странные вещи.

Спустя несколько дней я попал на городское кладбище. По-прежнему стояла сухая солнечная погода. Чудесно пахли доцветающие травы. Я по пояс разделся и ходил между могил, рассматривая памятники, читая надписи на них. Здесь было много старинных дорогих надгробий, попадались и склепы, свидетельствующие, что городок некогда знал и лучшие дни. Ведь только состоятельные люди могут позволить себе соорудить для себя и своих родных такие дорогие усыпальницы.

На кладбище было совершенно пусто, лишь в самом начале я встретил козу, пролезшую через дыру в изгороди.

Вдруг я почувствовал, что за мной кто-то наблюдает. Чувство было странное. Словно холодом, окатило меня волной злобы, тянувшейся ко мне. Я присмотрелся и заметил какое-то существо, скрывшееся за гранитным памятником. Оно то выглядывало, то снова пряталось. Мне стало очень страшно, так страшно, как не бывало еще ни разу в жизни. На что было похоже это нечто? Представь себе большой моток перекрученной проволоки, беспрерывно меняющей свои очертания и имеющей нечто вроде рук и ног. Это был, конечно, не человек, но что? Может быть, чья-то неприкаянная душа, вынужденная скитаться вечно, или нежить? Кто знает. Существо так же внезапно исчезло, как и появилось. В страхе я прибежал домой и забился в угол.