Лорел Гамильтон - Жертва всесожжения

К подсвечнику была приклеена еще одна открытка. На конверте ничего не было написано, но я ее развернула – считайте, что по интуиции.

В открытке говорилось: «Если бы мы были одни, mа petite, ты зажгла бы их для меня на закате. И я пришел бы к тебе. Je reve de toi». Последняя фраза по-французски значила «Мечтаю о тебе». На этой открытке вообще не было подписи. Очень он был самоуверенный, Жан-Клод. Если ему верить, я была единственной женщиной за четыреста лет, которая ему отказала. И то в конце концов сдалась. Честно говоря, я рада была бы заполнить ванну, зажечь свечи и ждать голая и мокрая, чтобы он пробудился от дневного забытья. Очень, очень это было бы заманчиво. Но у нас дом полон гостей, а если Ричард останется ночевать, то нам придется вести себя прилично. Если бы Ричард бросил меня ради другой женщины, я бы и вполовину так не переживала, как он, но все равно не могла бы оставаться с ним в одном доме и слышать, как он занимается с ней любовью. Даже у меня не хватило бы на это силы воли. И я никак не собиралась ставить Ричарда в такое положение. По крайней мере намеренно.

Мне пришлось еще раз выйти из ванной в спальню. Во-первых, я забыла нормальный лифчик, а лифчики без бретелек не предназначены, чтобы носить их так долго. Вторым делом я заменила схваченные впопыхах шорты на джинсы.

И каждый раз я чувствовала на себе взгляд Ричарда. Зейн и Черри глядели на нас, как настороженные собаки, опасающиеся, что их сейчас пнут. Напряжение сгустилось в воздухе, хоть топор вешай, и леопарды это чуяли. Как будто Ричард очень сосредоточенно думал, и я его ощущала – давление, которое может закончиться нотацией или перебранкой.

В конце концов я надела новые джинсы того чудесного темно-синего цвета, который никогда долго не держится, ярко-синий топ, белые спортивные носки и белые кроссовки с черным верхом. Грязные шмотки я покидала в бак и сверху придавила платьем. Оно, конечно, было с маркировкой «только сухая чистка». «Файрстар» я заткнула за пояс джинсов. Была у меня для него внутренняя кобура, но в спальне. Однако я могла вполне без нее обойтись, так что лишний раз не надо было проходить мимо Ричарда. Я опасалась при этом, что искушаю судьбу. Он в конце концов настоит на разговоре, а я к нему не готова. Может, к этому конкретному разговору я вообще никогда не буду готова.

Чужое пальто с тяжелым браунингом в кармане я перекинула через руку. Автомат висел у меня на плече вместо сумочки. Когда спальня освободится, я суну автомат в шкаф. Если у тебя так много заряженных стволов, вся штука в том, чтобы не оставлять их валяться где попало. Ликантропы классно умеют драться, но почти никто из них не знает, с какого конца стрелять из огнестрельного оружия. Лежащий просто так ствол чем-то соблазнителен, особенно если это такое крутое оружие, как автомат. Он почти физически подмывает его взять, прицелиться, сделать бах-бах. И оружие либо нужно держать запертым и разряженным, либо носить с собой. Таковы правила. Нарушишь их – и тогда восьмилетние детишки сносят головы своим маленьким сестренкам.

Я прошла в гостиную. Грегори на диване не оказалось. Я решила, что его понесли в спальню, но пошла убедиться. Было бы чертовски глупо прошляпить Грегори и дать умыкнуть его из моего дома.

Черри и Ричард устраивали его в постель, Зейн им помогал. Грегори уже достаточно очнулся, чтобы стонать. Ричард увидел, как я заглядываю в дверь.

– Я просто проверяю, что Грегори уже лучше, – сказала я.

– Нет, ты проверяешь, не зацапали ли его плохие парни, – ответил он.

Я опустила глаза, потом посмотрела на него:

– Да.

Может, мы бы сказали и больше, но Грегори проснулся, когда его ноги стали укладывать на вытяжение. И застонал. У ликантропов лекарства из организма выводятся поразительно быстро. Черри набрала в шприц какую-то прозрачную жидкость, и я сбежала. Не люблю уколов. А на самом деле не хотела слушать нравоучения Ричарда насчет пистолетов. То, что он ликантроп, не было нашей единственной трудностью. Ричард считал, что я слишком легко убиваю. Может, он и был прав, но я не раз спасала его шею, быстро спуская курок. А его щепетильность не раз ставила меня под удар.

Я вернулась на лестницу, тряся головой. И какая нам разница? Мы были во многом не согласны. Ничего бы не вышло. Да, мы хотели и даже любили друг друга. Этого было мало. Если бы мы не смогли найти компромисса по всем остальным вопросам, разорвали бы в конце концов друг друга на части. И лучше расстаться как можно менее болезненно.

Моя голова вполне соглашалась с такой логикой, но тело ей противилось.

Я пошла на кухню, учуяв запах кофе. Приятная была бы кухня, если бы я когда-нибудь готовила или принимала гостей. Шкафчики темного дерева, а между ними большой остров с крючками для кастрюль и сковород. У меня кухонной утвари и припасов не хватило бы даже на один шкафчик, не то что на все это великолепие. Из всех помещений моего нового дома в этом я более всего чувствовала себя чужой. Очень уж оно было не таким, какое я бы сама выбрала.

Ронни и Луи сидели возле моего двухместного столика. Он стоял на возвышении в эркере. Место было предназначено для полномасштабного обеденного стола, и мой столик там смотрелся как временно исполняющий обязанности. Почти весь стол занимали цветы – еще одно дополнение.

Мне не надо было считать их, я и так знала, что там дюжина белых роз и одна одинокая красная. Белые розы Жан-Клод посылал мне годами, но даже с тех пор, как мы стали любовниками, тринадцатая появилась впервые. Красная, алая, островок страсти в море белой чистоты. Карточка при цветах отсутствовала, поскольку не была нужна.

Джемиль прислонился к стене неподалеку от Ронни и Луи и прихлебывал кофе из чашечки. Когда я вошла, он замолчал, из чего я сделала вывод, что он говорил обо мне. Быть может, и нет, но молчание повисло тяжелое, а Ронни очень тщательно старалась на меня не смотреть. Луи, наоборот, смотрел слишком пристально. Ага, Джемиль уже многое выболтал.

А что выболтал – мне даже знать не хотелось, пока не введу в организм кофеину.

Я налила себе кофе в чашку с надписью: «Минздрав предупреждает: обращаться ко мне, пока я не выпью первую чашку кофе, опасно для вашего здоровья». Чашка эта стояла у меня в офисе, пока мой босс не обвинил меня в устрашении клиентов. Новую я пока не выбрала. На ней должна быть подходящая надпись.

На ящике стояла новая блестящая кофеварка с открыткой. Я пригубила кофе и вскрыла конверт.

«Чтобы согреть твое тело и заполнить эту пустую cuisine». Кухню по-французски. В записках Жан-Клод часто вставлял французские слова, и даже прожив пару сотен лет в этой стране, не всегда правильно строил английские фразы. Говорил он безупречно, но многие говорят на втором языке лучше, чем пишут. Конечно, это мог быть окольный способ учить меня французскому – и получалось. Он пишет записку, а я потом его ищу и спрашиваю, что она значит. Когда тебе шепчут на ухо французские нежности, это класс, но через какое-то время начинаешь задумываться, что они значат. Бывали и другие уроки, но о них я публично рассказывать не собираюсь.