Александр Варго - Кристмас

Темные потрескавшиеся стены, старая мебель, клочья паутины на запыленных абажурах светильников… Как этот дом нашел наш начальник? Решил, наверное, пошутить над нами, извращенец хренов! Но мне сдается, он и сам не ожидал здесь такое увидеть: лицо у него какое-то растерянное было. А душа-то у меня успокоилась! Впервые за все это время.

Торжественный ужин в честь приезда напоминает поминки. Кажется, в тот день где-то здесь стояла елка. Господи! Да вон она, в темном углу, с облетевшими иголками, поблескивает игрушками. Но прошло столько лет! ЕЕ ЧТО, НИКТО С ТЕХ ПОР НЕ УБИРАЛ?!

Да нет, этого просто не может быть. Просто… просто тут, наверное, еще кто-то отмечал Новый год. Вот и все объяснение.

Участковый расселил нас по комнатам. Смешно, но я заранее знаю, какая мне достанется. Скрипит лестница, ругаясь, что ее разбудили посреди ночи. Второй этаж – направо, и передо мной распахнулась дверь комнаты ТОЙ ДЕВОЧКИ. Сердце словно стиснула костлявая рука, и я стиснул зубы, чтобы не закричать. Передо мной был тот самый шкаф, где я просидел столько времени.

Андрей Андреевич желает мне спокойной ночи и уходит. Лестница опять ворчит и постепенно затихает. Запираю дверь изнутри, тушу свет и, не раздеваясь, ложусь на кровать. Спать не хочется. Встаю, подхожу к окну. Во дворе промелькнула какая-то тень. По-моему, какая-то крупная собака.

Поднимаю глаза и смотрю на крупинки звезд, переливающиеся разноцветными огнями. Наверное, так же смотрела на небо и та девочка, мечтая о новогодних чудесах. Опять ложусь и смотрю в потолок, на голубые квадраты, нарисованные луной. В соседнюю комнату поселили Петрову. Она тоже не спит, и мне слышно, как Ксения ворочается и кашляет.

Тишина. Она постепенно наполняет роковую комнату неземным звоном. Я явственно ощущаю, как вибрирует воздух, из последних сил сопротивляясь звенящей пустоте. Что-то прошелестело, как будто пролетела большая невидимая бабочка. Меня бросило в пот.

Шкаф! Там кто-то есть! Весь превращаюсь в слух и приподнимаюсь на локтях. Если мне не изменяет зрение, дверка чуть-чуть приоткрылась. Чувствую, что мой мочевой пузырь готов избавиться от лишней жидкости. А может, мне показалось? Затаил дыхание, боюсь шевельнуться. Тишину нарушает только стук моего собственного сердца. Возник еще какой-то звук – тихий, невнятный, идущий словно из-под земли. Готов поставить свою годовую зарплату, что это стон! Словно сам дом, жалуясь на одиночество, старость и усталость, издает эти унылые и протяжные звуки.

Неожиданно дверка шкафа, скрипнув, приоткрылась еще больше и вдруг со стуком захлопнулась. Сердце рванулось куда-то к глотке, и в тот же момент я почувствовал чье-то прикосновение. Волосы на голове медленно зашевелились, руки заледенели. С виска медленно скатилась капелька пота. Шея онемела, и я страшным усилием воли начинаю поворачиваться всем телом, еле сдерживая рвущийся из груди крик. Вижу ЕЕ, и ужас раздирает меня на части, я кричу изо всех сил, но горло перехватывает, и наружу вырывается лишь судорожное сдавленное хрипенье. Боже, ОНА смеется, просто заливается! И это немного приводит меня в себя.

– Максим, неужели я такая страшная? Ты не наделал случайно в штаны? – Голос девочки звучит как серебряный колокольчик, но черные пустые глаза смотрят куда-то сквозь меня.

– Ты умерла, – мой каркающий шепот, кажется, принадлежит другому человеку.

– Как же я могу с тобой разговаривать, если я умерла? – ОНА приближается, и я тону в ее глазах. – Потрогай меня.

Она нежно берет мою руку и прикасается ею к своей щеке. Безбрежный холод заползает в меня, как толстая змея.

– Я знаю, ты мне снишься, – приходит неожиданно на ум. Она слышит мое мысленное обращение и счастливо улыбается:

– Нет, это не сон, – Девочка не произносит ни слова, но я ее тоже слышу. – Нам не нужно говорить, чтобы слышать друг друга, Максим, – звучит у меня в голове.

ОНА приглашает пройтись, я поднимаюсь с кровати и, как зомби, покорно иду следом за НЕЙ. С этой минуты нас связывает невидимая нить.

До поры до времени дела с сельским хозяйством у нас шли хорошо – нам удалось собрать неплохой урожай подсолнечника. Часть мы сдали перекупщикам, часть – на маслозавод, в обмен на масло, которое также удалось реализовать по выгодной цене.

Разбирая подвал, я находил множество старых предметов: репродукции картин, позеленевшие подсвечники, громоздкие облезлые чемоданы и много чего еще. В груде мусора я нашел даже старую инвалидную коляску. Вспомнилась статья, где описывался седой инвалид, жуткий сон (а сон ли это был?!)

Мне стало не по себе. Я сел в коляску, и словно ток прошел по всему моему телу. Я вытащил ее из подвала и, дурачась, стал раскатывать на ней по всему дому. Елена укоризненно покачала головой и сделала мне какое-то замечание. Неожиданно для себя и особенно для нее я ответил грубостью.

Я не хотел признаваться себе, но что-то надломилось в наших отношениях. Совершенно без каких-либо явных причин меня стали раздражать те единственные люди, которых я так любил, – жена и дочка. Мне не нравилась еда, которую готовила Лена, меня бесил их смех. У меня вызывала отвращение их манера одеваться, и меня просто выводила из себя необходимость вставать рано утром и отвозить нашу девочку на занятия в Алексеевку. А уж забирать потом обратно и подавно!

Я сидел за своей книгой, а жена «осмеливалась» отрывать меня от любимого занятия, предлагая погулять. Хотя мне было ясно, что бедная больная женщина сильно скучает в этой деревне без города, без подруг, без любимой работы. Она всем пожертвовала ради здоровья Верочки. Я же свое плохое настроение срывал на супруге.

Спустя какое-то время после смерти Пелагеи в доме периодически стали происходить какие-то странные вещи, на которые мы старались не обращать внимания, но которые действовали на нервы. Жена всегда старалась поддерживать в доме чистоту, но зеркало в прихожей неизменно было покрыто слоем пыли. Периодически на нем появлялись странные слова, а несколько раз мне даже казалось, что кто-то корчит рожи из глубины зеркальной поверхности.

Однажды к нам пришел молодой участковый, и Елена узнала, что Аникеев не милиционер, а самозванец, у которого не все в порядке с головой. Она высказала ему все в первый же вечер, когда он к нам пожаловал. С окаменевшим лицом Аникеев развернулся и ушел, хлопнув дверью. Я был страшно зол, устроил Лене скандал и полез в подвал разбирать любимый мусор. Это место стало моим любимым в доме.