Линкольн Чайлд - Огонь и сера

– Не ждите меня, – покачал головой Пендергаст. – Отправляйтесь к синьору полковнику и приведите подкрепление. Подкрепление, Винсент. Излучатель берите с собой – вам нужны доказательства.

– Но... – Намерения товарища только что дошли до д'Агосты. – Ну вас к черту! – выругался он. – Идем вместе.

Лай приближался.

– Вырваться сможет только один. Иначе – никак. Все, идите!

– Нет. Я не пойду... Не оставлю вас гончим...

– Винсент, черт побери, это ваш долг! – И, не сказав больше ни слова, Пендергаст побежал вниз.

– Нет! – крикнул д'Агоста. – Не-ееет!

Но было поздно.

Он стоял парализованный, ноги словно вросли в землю. Худощавая фигура Пендергаста с кошачьей ловкостью пронеслась вниз по склону; затем фэбээровец исчез в лесу.

Д'Агосте оставалось только следовать плану. Как сомнамбула пробежав три сотни футов поперек склона, он развернулся и начал медленный спуск.

Вдруг впереди, в густой роще, сержант увидел высокого человека. Пробеги он дальше или спустись он чуть раньше, незнакомец так и остался бы незамеченным из-за выступающей горной пароды.

Человек стоял неподвижно и смотрел на беглеца.

«Господи, – подумал д'Агоста. – Вот и все».

Он уже потянулся за излучателем, но передумал. Незнакомец не был вооружен. Или же просто спрятал оружие. В таких делах д'Агоста привык обходиться голыми руками. Он подобрался и изготовился прыгнуть, однако что-то его остановило. Человек хоть и был бедно одет, отличался от прочих наемников Фоско: он носил аккуратную короткую бородку, фигурой напоминал Пендергаста, но ростом превзошел бы даже агента – дюйма на четыре. В его глазах д'Агоста заметил нечто странное... Точно, один был ореховый, а второй – пронзительно-голубой.

Поблизости раздался лай собак, и незнакомец отвернулся, позабыв про д'Агосту. Сам же д'Агоста побрел к подножию холма.

В этот момент впереди справа истерически завыла одна из собак: ее голос взвился над остальными. Высокий тон подхватила вторая, затем третья глотка. Свора настигла добычу. А потом прогремел выстрел. Заскулила гончая, все остальные залаяли с удвоенной силой. Их заглушило вторым выстрелом, третьим. В ответ глухо бабахнул старый, крупнокалиберный карабин. Густые заросли скрывали то, что творилось, но звуки доносились четко и ясно.

Плотнее прижав к себе излучатель, д'Агоста побежал. Он продирался через ежевику, падал, поднимался и снова бежал. Оказавшись на небольшой прогалине, он оглянулся и далеко справа в последний раз увидел Пендергаста – одинокую фигуру в черном, окруженную обезумевшей сворой. Вне бурлящего живого кольца в агента целились из винтовок загонщики. Круг сжимался. Почуяв кровь, собаки бросались на фэбээровца, пытаясь отхватить кусок живой плоти.

Д'Агоста благополучно уходил. Еще немного – и травля осталась позади. Кровожадная брехня собак, проклятия, ругань загонщиков – все уносилось и постепенно стихло. Охота закончилась. Дичь была загнана. Только загнали не кабана, а человека.

На этот раз Пендергасту не уйти.

Бака доставили в КПЗ. Там, окруженный белоснежными стенами, он сидел на нарах и ждал. Даже в полночь по коридорам разносились крики из соседних камер. Заключенные колотили в решетки, орали. Кто-то требовал адвоката, кто-то просто нечленораздельно мычал.

Бака оформили по всем правилам, загнали в душ, выдали смену одежды и свежий номер «Таймс». Ему даже предоставили телефонный звонок адвокату. Но при этом преподобному не сказали ни слова. Баку начинало казаться, будто он провел в камере вечность. С каждым проведенным здесь часом невидимые шурупы все глубже вворачивались в невидимую плоть. Когда же начнется? Это ли переживал Христос, прежде чем предстать перед Пилатом? Уж лучше оскорбления и пытки, чем неведение и ожидание. Бака душила стерильность новеньких белых стен, залитых флуоресцентным светом ламп под зарешеченными плафонами. А что хуже всего, в камере он был совершенно один. Преподобный не знал, как долго он сможет выносить людей, что приносили еду. Тюремщики видели, что Бак не ест, и уносили паек, не взглянув ему в глаза, не ответив на вопросы, не сказав вообще ничего.

Бак встал на колени и начал молиться. «Когда же, – вопрошал он, – когда же начнется? Когда сотрясутся стены, прозвучат громкие голоса, и земля проглотит нечестивых? Когда возопят проклятые, а цари и князья побегут в ущелья гор? Когда в небе появятся четыре всадника Апокалипсиса?..» В камере не было окон, и преподобный не мог даже выглянуть на улицу, не мог узнать, что происходит.

Неизвестность буквально убивала его.

Охранник – крупный негр в синей форме – принес еду.

– Что это? – оторвался от молитвы Бак.

Разносчик не ответил. Только поставил поднос на выдвижной поддон в решетке, задвинул его в камеру, закрыл окошко и, развернувшись, ушел.

– Да что происходит? – выкрикнул Бак. – Что... Тюремщик исчез.

Поднявшись с колен, Бак сел на койку. На подносе его дожидались бейгель [67] Еврейский хлеб, по форме напоминающий бублик. со сливочным сыром и желе, куриная грудка в сгущенной подливке, сероватые бобы с морковью и остывающее картофельное пюре. От столь неприкрытой пошлости преподобный скривился.

Наконец в тюремную атмосферу проникли новые голоса, что-то лязгнуло. Заключенные оживились, и Бак поднялся со своего места.

Неужели началось?

За ним – Бак точно знал, что за ним – пришли четверо: вооруженные до зубов, чванливые офицеры шагали боевым строем. Преподобный почувствовал, что готовится нечто дурное. Что бы это ни было, он примет испытание, которое, вероятно, потребует всех сил души. Бак примет его как часть великого Божьего замысла.

Конвоиры остановились у камеры преподобного.

– Уэйн Пол Бак? – прочитал один из полицейских по карточке, прикрепленной к зеленой папке.

Напрягшись, Бак кивнул.

– Пойдете с нами.

– Я готов, – ответил Бак с вызовом и достоинством.

Офицер открыл дверь. Остальные конвоиры отошли назад, взяв оружие на изготовку.

– Повернитесь и заложите руки за спину.

Преподобный сделал, как велели. Бак чувствовал: надвигается нечто ужасное. Холодная сталь наручников обхватила запястья, и предвестником грядущего щелкнул замок.

– Сюда, сэр.

«Сэр». Уже насмехаются.

Не говоря ни слова, конвоиры проводили Бака по коридору до лифта; поднявшись на несколько этажей, повели его дальше. У серой металлической двери офицеры остановились и постучали.

– Входите, – ответил женский голос.

Бака ввели в небольшой кабинет. Через единственное окно преподобный увидел, что на улице ночь, и в темноте горят огни Манхэттена. А за металлическим столом сидела она – женщина-офицер, что привела центурионов.