Линкольн Чайлд - Огонь и сера

Гарриман уже хотел войти, но путь ему преградил юноша.

– Вы по какому делу?

– Пришел увидеть мистера Бака.

– Многие здесь пришли увидеть преподобного. Он занят, не беспокойте его.

– Я – Гарриман из «Пост».

– А я – Тодд из Левиттауна. – Холодно улыбаясь, помощник твердо стоял на своем.

«Говнюкам однозначно нельзя в религию», – подумал Гарриман и заглянул в палатку через плечо самозваного стража. Преподобный по-прежнему работал, – но Гарриман смотрел мимо него, на стены, где были пришпилены статьи, вырезанные из ранних выпусков «Пост». Его статьи.

Гарриман ободрился.

– Преподобный захочет меня увидеть. – Оттолкнув парня, репортер вошел и протянул руку: – Преподобный Бак?

– А вы? – Бак поднялся.

– Гарриман, «Пост».

– Преподобный, он вторгся силой... – начал помощник.

– Гарриман, – медленно улыбнулся Бак. – Все в порядке, Тодд, я ждал этого господина.

Тодд стушевался и отступил в угол. Тем временем Бак пожал протянутую руку, и кисть репортера чуть занемела. На преподобном была клетчатая рубашка с короткими рукавами и брюки из хлопчатобумажного твила – никаких полиэфирных костюмов, которые обычно позволяют себе проповедники. На мускулистом предплечье Гарриман увидел татуировку и догадался, что Бак в свое время отмотал срок.

– Вы ждали меня?

– Я знал, что вы придете, – кивнул Бак.

– Откуда?

– Это часть божественного плана. Присаживайтесь.

Усевшись на пластиковый стул, Гарриман достал диктофон:

– Разрешите?

– Как вам угодно.

Включив и проверив, работает ли прибор, Гарриман аккуратно поставил его на стол.

– Начнем, наверное, с этого самого плана? Расскажите о нем.

Бак благосклонно улыбнулся:

– Оглянитесь! Я – ничто, лишь грешный человек, который делает все возможное, чтобы выполнить волю Господню. И вам, мистер Гарриман, знаете вы или нет, в божественном плане отведена своя роль. Как оказалось, важная роль. Ваши статьи объединили нас – людей, уши которых слышат, а глаза видят.

– Видят что?

– Вознесение.

– Простите?

– Всевышний обещал, что в Судный день праведный вознесется на небо, а грешник опустится в грязь и огонь. – На миг Бак замялся, и Гарриман уловил легчайший оттенок сомнения. Похоже, преподобный сам оказался не вполне готов.

– Вы думаете, здесь – эпицентр Судного дня?

– Бог посылает мне знаки. Первым знаком стала ваша статья о смерти Гроува и Катфорта. Она заставила меня проделать путь от Юмы до Нью-Йорка.

– Кто же тогда те люди, что собрались в лагере?

– Они – спасенные, мистер Гарриман. А вне лагеря – обреченные. Ну а вы, мистер Гарриман? С кем вы?

Вопрос застал врасплох. Во взгляде проповедника сквозила мощь – преподобный здорово напоминал Распутина.

– А что лучше? – невесело рассмеялся репортер.

– А что лучше: вечность гореть в жупеле или блаженно сидеть у ног Иисуса?

У Гарримана оба варианта вызывали раздражение.

– Спрошу еще раз: с кем вы? Пришло время сделать выбор. Нельзя больше сидеть, гадая, с кем правда. Момент истины наступил, он приходит к каждому, пришел и к вам. Вспомните послание святого Павла к римлянам: «Нет праведного ни одного... Потому что все согрешили и лишены славы Божией» [53] «К Римлянам». 3:10,23. . Раскайтесь и обретите рождение в любви Христа. Решайте: гибель или спасение?

Бак ждал ответа.

За воротник стекла струйка холодного пота. Что делать? В принципе Гарриман считал себя христианином... В определенном смысле. Хотя никак не ортодоксом, который даже спит в обнимку с Библией.

– Можно мне еще подумать? – Гарриман не ожидал такого поворота: в конце концов, вопросы здесь задает он.

– Подумать? О чем? Все очень просто. Помните, что ответил Иисус богатому юноше, возжелавшему вечной жизни: «...продай имение твое и раздай нищим...» «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие». Мистер Гарриман, вы готовы раздать свои земные богатства и присоединиться ко мне? Или уйдете, как тот юноша в Евангелии от Матфея?

Неужели все так и было? Может, в переводе слова Христа переврали?

– Узнай мы день конца света заранее, накануне ночью в веру обратились бы все. Страшный суд наступит, когда его ждут меньше всего.

– Но ведь вы его ожидаете. И очень скоро.

– Да. Бог ниспослал верному слуге знак – смерть, что произошла через улицу отсюда.

Тем временем подтянулись еще полицейские – они переговаривались и делали заметки. Эта Шамбала не продержится долго. Либо Христос поторопится, либо копы восстановят порядок. Власти недолго будут терпеть сотни людей, собравшихся гадить в кустах Центрального парка. В воздухе уже и впрямь витал запашок...

– Что, если вас разгонит полиция? – спросил Гарриман. Бак помолчал. На его лице вновь проявилось – и так же быстро исчезло – сомнение.

– Господь укажет мне путь, мистер Гарриман, – невозмутимо произнес преподобный. – Господь поведет меня.

Сначала д'Агоста услышал вой сирен – двунотные перепады нарушили покой сельской местности. Из-за ближайшего холма вынырнули лучи автомобильных фар. Машины ворвались во двор и, хрустнув гравием, чиркнули по потолку огнями мигалок.

Пендергаст встал с колен и, словно фокусник, спрятал пинцет.

– Переждем в капелле, – предложил он д'Агосте. – Добрые господа могут решить, что мы покушаемся на их место преступления.

Ужас все еще держал д'Агосту железной хваткой, и он смог только вяло кивнуть. Капелла? Неплохо. Даже очень неплохо.

Капелла находилась там, где и положено по традиции находиться капелле, – в дальнем конце большого зала. Изысканная барочная комнатка вместила бы священника и с полдесятка членов семьи. Электричества здесь не было, и Пендергаст зажег свечку в красной стеклянной подставке с алтаря. Устроившись на жесткой деревянной скамье, они с д'Агостой принялись ждать.

Почти сразу же на первом этаже с шумом распахнулась дверь. Шаги полицейских эхом отдавались от стен. Затрещали рации. Д'Агоста, глядя на маленький мраморный алтарь, по-прежнему сжимал крестик. Окруженный мерцающим красноватым светом и ароматом ладана и мира, сержант с трудом подавил желание встать на колени. Он, в конце концов, полицейский, и это – место преступления. Глупо верить, будто дьявол забрал душу Балларда. Однако посидишь вот так в темноте, напоенной запахом благовоний, и эта мысль покажется далеко не такой уж и глупой. Рука д'Агосты, сжимавшая крестик, дрожала.

Карабинеры наконец вошли в зал. Кто-то шумно вздохнул, кто-то сдавленно забормотал молитву. Затем полиция начала устанавливать прожекторное освещение и огораживать место убийства. Комната утонула в нестерпимо ярком свете, и один луч проник в капеллу, ударив в мраморного Христа за алтарем.