Дмитрий Глуховский - Сумерки

В первом раунде я потерпел поражение, и накинуть на себя узду мне удалось только у прилавка, когда хмурый фармацевт, то и поглядывавший на часы, спросил у меня, сколько ещё я намереваюсь задерживать очередь, ничего не покупая. Сконфуженно попросив аспирина, я прошмыгнул к кассе и выбежал вон из аптеки.

Не знаю, правильно ли я поступил, отказавшись встретить Новый год в омуте забвения. Не уверен, что это помогло бы мне удержаться на краю пропасти, хотя сберечь пару волос, поседевших за ту ночь, я бы, наверное, смог.

Нарядить ёлку! Забравшись на шатающийся стул, я извлёк с антресолей запылившуюся картонную коробку с игрушками, осторожно протёр тёмно-синие и вишнёвые стеклянные шары, обдул присыпанные шершавым снегом шишки, проверил гирлянды. Как обычно, пришлось порядком повозиться с крестовиной, но я был только этому рад. По радио передавали что-то из современной эстрады, но я, вместо того, чтобы поморщиться и переключить на другую волну, распевал под фонограмму вместе с безголосой силиконовой блондинкой с собачьей кличкой. Десяток кое-как приставленных друг к другу корявых слов о земной любви я выводил под немудрящий звонкий мотивчик со старательностью буддистского монаха, повторяющего заветные мантры, перебирая по кругу уже натёртые до блеска игрушки, как чётки, и постепенно успокаивался, успокаивался…

Впервые за последние годы я искренне пожалел, что у меня нет телевизора. По той же причине, по которой я всегда отказывался его приобретать: из-за способности этого прибора успешно замещать собой человеческое сознание, подменяя критическое мышление аналитическими программами, предлагая вместо собственных эмоций — глянцевое счастье и неубедительно переозвученные истерики героев мыльных опер, затыкая любопытство новостями. Сейчас я хотел вслед за всей страной замкнуть свой разум на это устройство. И пусть чьи-то напичканные скрытой рекламой фантазии заглушат моё собственное распалившееся воображение, как радиовышки КГБ СССР уверенно глушили надрывавшиеся из-за рубежа голоса капиталистических стран. Я хотел, чтобы в моей голове включили блаженную тишину и пустоту. Чтобы выключили проклятый страх и сосущее одиночество.

Водрузив на верхушку красную звезду, я ещё раз проверил дверь, сделал радио погромче и принялся кромсать овощи для новогоднего салата. Однако благостные новости о том, что Дед Мороз из Великого Устюга уже подъезжает на своих санях к Москве прерывались экстренными выпусками о подводных толчках невероятной разрушительной силы у побережья Тайваня. Несколько прибрежных городов оказались под ударом цунами, а почти весь материковый Китай остался без Интернета — землетрясение повредило проложенные по дну океана кабели.

На третьей такой сводке за полтора часа я дрогнул, хотя до тех пор при помощи гирлянд, стеклянных шаров и безмозглых песенок мне удавалось держать мысли о событиях сегодняшнего дня закупоренными в одном из тёмных подвалов памяти. Но они скреблись всё громче, всё настырнее, требуя обратить на себя внимание, обещая вознаградить меня за это, обещая открыть глаза, поведать секреты…

Я мог сколько угодно затыкать уши, зажмуривать глаза, и как трёхлетний ребёнок кричать «Я ничего не вижу! Я ничего не слышу!». Кошмар продолжался независимо от того, соглашался ли я принимать в нём участие и правильно ли понимал отведённую мне роль. Сухая пыльная земля Ирана уже напиталась кровью, но она могла выпить и ещё. Океан, за несколько минут слизнувший сотни тайваньских небоскрёбов и утащивший за собой, словно гальку во время отлива, десятки тысяч человеческих жизней, только пробуждался после сна длиной в геологический период. Пришедшие в движение тектонические плиты, эти шестерни в механизме Апокалипсиса, набирали ход, приводя в действие чудовищные жернова, перемалывающие в пыль целые города, страны и народы. Наступал ли конец света или же только конец очередной эпохи в истории планеты, человек вряд ли был готов к нему больше, чем в своё время динозавры. Предчувствие близящегося краха мира витало в воздухе и сквозило в истерических газетных заголовках. Снежное покрывало, укутавшее Москву под Новый год, казалось мне белым погребальным саваном, и даже всеобщее праздничное настроение, старательно создаваемое у граждан властями и менеджерами по продажам, если приглядеться, было чрезмерным, натужным. Стоило ли мне и дальше пировать за общим столом, если, в отличие от остальных, я был трезв и отчётливо видел у них на теле чумные бубоны?

Четыре всадника не явились в назначенный час, и вместо последней битвы Добра и Зла увлечённые постмодернизмом боги решили сделать крушение мира бессмысленным и безликим. Последний суд, заседание которого бесконечно переносили под разными предлогами, кажется, был и вовсе отменён, и покоящиеся на Масличной горе — самом дорогом кладбище мира, — зря занимали первые места в партере. Не будет трубы архангела, не будет процесса, не будет оправданных и осуждённых, не будет воскрешённых, и ни Эдема, ни Преисподней; и всех ждёт лишь одинаковое развоплощение.

Лукавили, лукавили библейские пророки. Опростоволосились поверившие им бородатые мусульманские мудрецы, сели в лужу христианские богословы. Всё произойдёт очень буднично.

Просто судороги, в которых мучается Земля, будут становиться всё более страшными, пока очередной катаклизм не окажется достаточно мощным, чтобы повергнуть в океанскую пучину крошащиеся под ногами обезумевших от страха людей континенты.

Играющие в песке на морском побережье дети могут сколько угодно укреплять свои замки, рыть водоотводные каналы и притаскивать булыжники, чтобы выстроить защитные стены. Все эти инженерные ухищрения — до первого прилива, который смоет их равнодушно, как смывает тайваньские небоскрёбы. Человек — вошь перед первозданной мощью океана, и американские города растворятся в солёной воде точно так же, как города японские, немецкие или российские. И бессильно разведёт руками всемогущий Сергей Кочубеевич Шайбу, второй после Господа.

Надломятся и сползут в бездну близнецы Петронас в Куала-Лумпуре, лопнут усталые фермы Эйфелевой башни, обратятся в мраморную крошку и сгинут пережившие сотни поколений дворцы и храмы вечного Рима, под сомкнувшимися волнами блеснёт на прощание, как брошенная на память золотая монета, купол мечети Аль-Акса, расколется сокрытый под ней Краеугольный камень, и вместе с белыми клочками иудейских записок к Иегове водные вихри невиданной силы закружат титанические глыбы Стены плача.

Пусть пока мало кто в это верит, но с каждым новым землетрясением, цунами, извержением догадывающихся будет становиться всё больше. Не знаю, останется ли у них время, чтобы осознать всё и покаяться, хоть в покаянии и не будет никакого смысла, чтобы потешить себя надеждами, отчаяться и, наконец, отрешиться. Или же всё случится настолько стремительно, что большинство успеет только испугаться.