Дмитрий Глуховский - Сумерки

— То, что написано на двери — в той или иной степени правда, — неожиданно тихо отозвался он. — Забавная такая аллегория, кто бы мог подумать, что моё подсознание ещё способно на шутки…

— Да объясните вы, наконец, что происходит? Что это за место? Что за дьявольский лифт, который может подниматься на километровую высоту — в пустоту? Что за мёртвая улица в тысячу домов, не отмеченная ни на одной карте? Я, наверное, просто брежу… Вы мне кажетесь, вот и всё! Ничего этого нет, я сейчас проснусь, и выяснится, что это мне приснилось, и не было никакой книги, никакого Каса-дель-Лагарто, и не будет никакого конца света! Ну, конечно! Боже, да какие големы, какие оборотни, какие марионетки?! Я просто сплю, и вы мне снитесь!

Я никак не мог уняться, меня колотила крупная дрожь. Он внимательно наблюдал за мной, не делая попыток остановить или успокоить меня. Когда спазм закончился, и меня перестало выворачивать словами, он покачал головой и усмехнулся.

— Поразительно, до чего же любому человеку, даже воображаемому, свойствен эгоцентризм.

— Что вы имеете ввиду? — вскинулся я.

— Вам будет нелегко в это поверить, но всё обстоит с точностью до наоборот. Мне немного неловко вам об этом говорить, но это как раз вы снитесь мне. Как и весь окружающий вас мир.

— Какие невероятные бредни! — возмутился я.

Версия первая: с лифтом связан какой-то сложный технический трюк, заставляющий его пассажиров чувствовать нескончаемый подъём, на самом же деле он перевозит всего на два-три этажа вверх; что же касается странной улицы, её вообще нет. В конце концов, не стоит забывать, что она была совершенно необитаема — не исключено, что я просто прогуливался среди специально установленных декораций. Надо только понять, с какой целью была затеяна эта грандиозная манипуляция.

Вторая: я всё же не сумел почувствовать ту тонкую пленку, которая отделяла реальный мир от воображаемого, созданного моей взбудораженной фантазией, и, прорвав её, соскользнул в топи клинической шизофрении. В эту самую секунду я, вероятно, беспокойно мычал, запелёнатый в смирительную рубашку, в особом боксе для буйно помешанных где-то в кащенковских казематах. Разумеется, это было бы прискорбно, но хотя бы объяснимо и доступно к пониманию.

Ничего другого нельзя было и помыслить. Утверждения этого самонаречённого Ицамны были безусловным абсурдом и провокацией. Воистину, вот коронный сюжет для ночного кошмара: один из встреченных в нём персонажей нагло заявляет вам, что иллюзорны вы, а не он.

— Сейчас я проснусь!

— Я и не ожидал, что этот разговор получится простым, — устало ответил он. — Не знаю даже, как убедить вас, что проснуться куда-либо еще, кроме как в мой сон, — он сделал небольшую паузу, чтобы дать мне прочувствовать смысл этих слов, — у вас не выйдет. Хуже того, я и сам не могу очнуться, поэтому мы просто обречены на общение друг с другом.

— Как весь этот безграничный, многогранный, неописуемо разнообразный мир, включающий всех моих знакомых и меня самого, может вместиться в вашу черепную коробку? — я постарался придать моему голосу ироническую интонацию, но в самый ответственный момент сорвался и дал петуха.

— А в вашу он, значит, влезает? — язвительно откликнулся он.

— Ну, допустим на долю секунды, что вы правы, просто чтобы выставить вас на посмешище. И где же тут, по-вашему, доказательства того, что этот мир создан вашим воображением?

— Если бы он был плодом моего воображения, это было бы ещё полбеды. К несчастью, я угодил в подвалы подсознания. Неужели вы думаете, что я стал бы всерьёз воображать себя Ицамной и писать на своей двери «Бог»? Согласитесь, это, по меньшей мере, нескромно…

— Вы увиливаете от ответа!

— Ну, хорошо. Вы, кстати, не курите? Составите мне компанию? — он накинул на плечи пальто и жестом пригласил меня за собой на площадку. — Мне, вообще-то, нельзя, но вы ведь никому не скажете…

Чиркнув спичкой и с удовольствием затягиваясь дешёвой сигаретой, он испытующе осмотрел меня.

— Да взять хотя бы майянскую пирамиду с мумией вождя — и это на Красной площади! Неужели это не кажется вам полным абсурдом? Хотя, с другой стороны, откуда вам знать, что там находится в действительности…

— Это же Мавзолей! — возразил я; мне самому, одурманенному повестью Каса-дель-Лагарто, случилось принять его за индейский храм, но я-то тогда сумел прийти в себя.

— Однако не свяжи я свою жизнь с изучением цивилизации майя, он бы там не оказался! Всё дело в том, что, учась на инженера-конструктора, я принял участие в конференции социалистической молодёжи в Мексике.

Я глядел на него как на безумца.

— Я был лучшим студентом потока. Меня пригласили на собеседование в Комитет Госбезопасности, и взамен на моё согласие сотрудничать с ними приподняли лично для меня Железный занавес. Посоветовали учить испанский, и через полгода я полетел в Нью-Мехико.

При упоминании о КГБ моё лицо, видимо, еле заметно дёрнулось, потому что он прервался и с вызовом сказал:

— И не подумайте, что я сожалею о сотрудничестве с Комитетом. Их сейчас все хулят, а они полезного тоже немало сделали. И уж если кто и смог бы сейчас в нашей стране навести порядок, так это они.

Но я уже совладал с собой и не собирался пускаться в споры. Мне хотелось только, чтобы он досказал историю своего романа с майя.

— Организаторы слёта решили устроить нам небольшую культурную программу — повезли на экскурсию в Ушмаль. Все передовые трактористы, доярки и шахтёры из нашей группы пробежались по пирамидам рысцой и вернулись в автобус, а меня там словно молнией ударило. Хожу, фотографирую, разглядываю всё — час, другой, и не могу оторваться. Меня потеряли уже, чуть не оставили на развалинах. Вернулся в город, накупил себе книг по индейской истории, читал со словарём, и уже на обратном пути понял, что самолётами больше заниматься не смогу. Ничем больше не смогу заниматься, кроме майя. Совершенно потрясающая цивилизация, и поразительно малоизученная. Буквально загадка на загадке. Взять хотя бы её необъяснимое крушение — и это на самом взлёте. Даже письменность была не расшифрована. Некоторые специалисты и вовсе считали иероглифы декоративным орнаментом. Майя тогда ещё искали своего Шампольона, и я поставил себе задачу им стать. Выучился на историка, занимался криптографией, лингвистикой — всем, что помогало мне разобраться в майянской иероглифике. Положил на это всю жизнь и преуспел.

— Это вы расшифровали их письменность?

Старик сумел меня озадачить: ни Ягониэль, ни Кюммерлинг ни словом не упоминали заслуг Кнорозова. Опять лгал, или я просто невнимательно читал?

Он с достоинством кивнул.

— Это ровным счётом ничего не доказывает, — упрямо сказал я. — У меня есть каноническое объяснение происхождения Мавзолея, и оно ничуть не хуже вашего.