Тим Ваггонер - Сверхъестественное. Обряд посвящения. Свежее мясо. Врезано в плоть [сборник litres]

– Что это такое, черт возьми? – Мартинес прижал ладонь к нижней части лица в бесплодной попытке оградиться от вони.

– Это вы нам скажите. – Дин откинул полотенце, открывая изуродованный труп.

Доктор Мартинес таращился на зверя, а Винчестеры смотрели на него, надеясь увидеть в его глазах искорку узнавания, но все, что смог разглядеть Сэм, – отвращение. То ли доктор – чертовски хороший актер, то ли он видел Франкенпса впервые. Отвращение тем временем превратилось в замешательство, а потом и в любопытство. Мартинес отнял руку от лица и подошел поближе.

– Это что, собака?

– Больше похоже на несколько собак, – отозвался Дин.

Мартинес наклонился ближе, и Сэма впечатлило, что он способен сделать это без тошноты. Достав из кармана рубашки ручку, он дотронулся кончиком до полоски плоти, отделяющей заднюю ногу собаки от туловища.

– Теперь понятно, почему вы обратились ко мне за консультацией. Этот материал похож на «НюФлеш».

– Похож? – уточнил Сэм.

Мартинес продолжал тыкать Франкенпса ручкой.

– Немного отличаются и цвет, и текстура. Он более пластичен, чем «НюФлеш». Больше напоминает настоящую кожу.

– Но он искусственный, – продолжал настаивать Сэм.

– Несомненно, – ответил Мартинес с быстрой кривой усмешкой. – Чем бы эта штуковина ни являлась, можно сказать наверняка, она такая не от рождения.

Дин бросил на брата мрачный взгляд.

Сэм, никак не отреагировав, продолжал:

– Допустим, что это животное… а это похоже на животное… можно ли использовать «НюФлеш» или что-то подобное, чтобы соединить отдельные части?

– Типа мясного клея, – добавил Дин.

Мартинес выпрямился и отступил от багажника. Сэм заметил, что ручку доктор назад в карман не положил, и не мог его за это винить.

– Вы серьезно?

– Просветите тех, кто не доучился до доктора наук по биохимии, – сказал Дин.

Мартинес немного подумал и снова почесал лицо. Рубцовая ткань лопнула, выпустила еще немного жидкости и еще чуточку обвисла.

– Я разработал «НюФлеш» в качестве искусственного вещества для использования при пересадке кожи, хотя всегда думал, что когда-нибудь его можно будет применять и для других трансплантаций. Но это лишь в теории. До этого еще годы, а то и десятилетия. – Он снова взглянул на Франкенпса. – Даже если кто-то разработал собственную формулу, более продвинутую, чем моя, препятствия, которые пришлось бы преодолеть, чтобы создать подобное существо, огромны. Соединить кости, мышцы и нервы… Взять хотя бы проблему с отторжением тканей…

– Общую картину мы поняли, – перебил Дин. – Это не то, что можно сделать с помощью набора начинающего безумного ученого и старой доброй ловкости рук.

– Вряд ли, – согласился Мартинес. – Я бы с уверенностью заявил, что никто в мире не в силах сотворить подобную мерзость. И зачем вообще пытаться, ума не приложу? Думаете, это как-то связано с внезапным всплеском таинственных смертей?

– Ага. – Дин снова прикрыл труп зверя и захлопнул багажник. – Мы решили, что люди бросали на него взгляд и помирали от передоза уродства.

Сэм предостерегающе посмотрел на брата и повернулся к Мартинесу:

– Риска заражения нет.

– Я так и понял, – откликнулся доктор. – Иначе вы бы соблюдали более строгий режим хранения. – Он покосился на багажник. – Или вообще хоть какой-то. В смысле, даже федералы не настолько тупы, правильно?

Братья обменялись взглядами, но ничего не сказали.

– Когда узнаете, откуда взялась эта тварь, дайте мне знать, – сказал Мартинес. – Профессиональное любопытство, сами понимаете. А теперь, если ко мне больше никаких вопросов, я хотел бы вернуться к работе.

– Один последний вопрос, – вмешался Дин. – Можно использовать эту искусственную кожу, чтобы сделать парня с двумя головами и четырьмя руками?

Питер стоял на обочине около здания и наблюдал, как отъезжают агенты на своей развалюхе, увозя с собой тело страхолюдной твари и кошмарную вонь. Потом он достал из кармана телефон и набрал номер Конрада. В ожидании ответа он лениво почесывал лицо. Зуд был терпимый – намного слабее, чем раньше, – но продолжал его беспокоить. После беседы с Конрадом Питер вернулся в офис и нанес еще немного мази. Да, Конрад предупреждал не использовать слишком много, но это средство было единственным, что приносило Питеру некоторое облегчение. Ну правда, хуже уже некуда.

Он не чувствовал, как вязкая жидкость сочится из царапин, оставшихся на испещренной шрамами коже. А даже если бы и чувствовал, ему не было до этого никакого дела.

Комната для бальзамирования в подвале бюро ритуальных услуг – проще говоря, похоронного бюро – Гаррисона Брауэра была тесной и холодной, хотя сам он предпочитал думать о ней как об уютной и прохладной. Бесцветные стены и кафельный пол словно сияли в суровом флуоресцентном свете, и когда он слишком долго работал, от этого начинали слезиться глаза. Если все становилось совсем плохо, он напяливал солнечные очки, что делало его – в мыслях, по крайней мере – самым стильным владельцем похоронного бюро в городе.

В воздухе витал металлический привкус, к которому он давно привык и который ему, если честно, в итоге стал казаться довольно приятным. Середину помещения занимали два мраморных стола, а над ними с потолка свисала металлическая душевая лейка – на случай, если придется смывать что-нибудь особенно гадкое. В полу между столами находился большой зарешеченный сток, который он считал великолепной метафорой конца жизни: в итоге все живое окажется смытым в Великий Сток Вселенной.

Возле одного из столов стояла каталка, на которой лицом вверх лежал обнаженный Мейсон МакКелви, владелец «Моторамы МакКелви», самого успешного в городе агентства по продаже подержанных автомобилей. Его привезли менее часа назад. Последние девять дней жизни он провел на больничной кровати, в то время как его почки постепенно отказывали. Право, жаль, потому что ему было только чуть за шестьдесят: не молод, но и не так уж и стар. Гаррисону не случалось приобретать машины у Мейсона: похоронный бизнес шел хорошо, и он мог позволить себе покупать новые автомобили. Однако они встречались в Клубе бизнесменов и на собраниях местной ассоциации торговцев. Мужик был довольно приятный, разве что чересчур громкий и своекорыстный. Хотя он был продавцом, по всеобщему мнению, хладнокровным и безжалостным, когда речь заходила о заключении сделки, Гаррисон считал, что его веселая вредность вполне нормальна. Когда люди попадали к нему – голые и неподвижные, – они в большинстве своем будто съеживались: становились меньше, суше, с кожей желтоватой и твердой, как у восковых фигур. Мейсон исключением не был. Худой, с необыкновенно густой копной растрепанных белых волос, острым носом и слишком большими ушами, он выглядел почти комично, несмотря на окружающую обстановку. Здесь, в комнате для бальзамирования, не было ничего, что указывало бы на власть и уважение, которыми Мейсон МакКелви располагал при жизни. Не в первый раз Гаррисон подумал, что смерть безукоризненно равняет всех.