Александр Матюхин - Самая страшная книга 2022 [сборник litres]

– Ну та девочка, которую все искали. Я видел, как она с вами была. – Пацан осклабился.

– Ну да, – кивнул Мишка. С его лица схлынул румянец и на висках проступили вены. – Мы с ней гуляли. Мы так-то вообще одноклассники были.

– Мы с ней и сейчас одноклассники. – Я пихнул Мишку локтем. – Она еще вернется – и снова пойдет в наш класс.

– Она не вернется, – покачал головой пацан. – Я же все видел.

Мы помолчали.

– И кому ты еще об этом рассказал? – тихо спросил Серега.

– Никому, – пожал плечами пацан. – Я что, дурак? У вас сигарет на всех тогда не хватит.

– Тебе нужны сигареты?

– Ага, – кивнул тот. – Будете мне пять пачек каждый день давать – я никому и не скажу.

– У нас сейчас нет, – развел руками Мишка. – Честно.

– Тогда гоните, что есть. – Пацан вздохнул. – Завтра приду за долгом.

Мы похлопали по карманам, ссыпали ему в протянутую горсть десяток помятых сигарет – он презрительно цыкнул зубом, взглянув на наше нехитрое богатство, и лениво, вразвалочку, ушел.

– Девять с половиной пачек, – небрежно кинул на прощание.

– Мы не ведем переговоры с шантажистами, – пробормотал Толик, глядя пацану в спину.

– Что?

– Вы что, не поняли? – так же тихо ответил он. – Это все так же, как и с Иркой. Он будет просить, просить, просить, брать, требовать, настаивать – а потом возьмет и сдаст нас. Ненасытная утроба!

И мы поняли, как надо поступить.

Запихнуть ненасытную утробу в другую ненасытную утробу.

Пацана даже заманивать не пришлось. Он пришел, как и обещал, на следующий день, заранее заготовив сумку из грубой болоньи – такие, ядовито-зеленые, самосшитые, продавали бабки на рынке.

– Ну, – цыкнул зубом, распахнув сумку. – Давайте.

– Конечно, – расплылся в улыбке Мишка. – Сейчас. Кушать подано.

– Что? – не понял пацан.

Когда он увидел Мальчика-Обжору, его глаза расширились. Он заорал, завизжал – но тут же его рот был заткнут, а минуту спустя разорван, как разрывают раковину. И, словно розовый жирный моллюск, в этом кровавом месиве трепетал и пульсировал язык.

В этот раз Мальчик-Обжора ел очень неаккуратно. Он рвал и чавкал, пережевывал и плевался, глотал и рыгал. Кровавая слюна долетала даже до нас – когда все закончилось, мы посмотрели друг на друга и увидели словно в зеркале: безумные белые глаза на темном от крови лице.

После школы я уехал поступать в институт, женился, родилась дочь. Обычная жизнь обычного человека – не лучше и не хуже других. В город детства меня не тянуло – хватало разговоров с родителями по телефону, да и вскоре удалось переманить их к себе, в центр.

Продавать старую квартиру выпало мне – мол, я и опытнее уже в таких делах, да и тяжело старикам мотаться по риелторам да бюрократические вопросы решать.

И я возвращаюсь туда, где не бывал уже пятнадцать лет.

На антресолях в коридоре, в чемоданчике с замасленными отвертками и сверлами, я нахожу старые, проржавевшие ключи. Один из них – от ригельного замка. Точь-в-точь такого, какие врезают в ворота гаражей.

– Да, – отвечает отец по телефону. – Еще тестя гараж.

– А почему я не знал?

– Так и мы особо не вспоминали. Машины же не было. Какой-то хлам туда лет тридцать назад свалили – да и забыли. Сходи глянь, вдруг приглянется что.

И я иду.

Я долго стою перед этой запретной чертой, невидимой линией, которая отделяет меня от Гаражей.

А потом делаю шаг.

Я бы не удивился, если бы в то же самое мгновение, как я занес ногу и переступил черту, – меня бы отшвырнуло силовое поле или я бы наткнулся на невидимую стену. Или случилось что-то другое – что-то, что не пустило бы меня в Гаражи.

Но я сделал шаг – и ничего не произошло.

Я иду вдоль старых, покосившихся гаражей, с проржавевшими дверями, обклеенными объявлениями о продаже, исписанными «Сизый – лох», «Н + Е = Л», рожами котиков и тегами граффитистов. Здесь пахнет жженой резиной, гнилой картошкой, перебродившим самогоном, бензином, машинным маслом, раскаленным железом. Один гараж открыт – и в его чреве копается какой-то мужик.

– Где тут восемьдесят пятый? – кричу я.

Мужик, не поднимая головы, машет рукой.

Странное дело, но мне кажется, что я на самом деле знаю, куда идти. Что я когда-то – и много-много раз – уже ходил этим самым путем, поворачивал именно в эти самые закоулки. Мне кажется, что я уже не раз перешагивал через канаву у гаража с синей крышей, а вот тут должна торчать под углом арматурина, на которую так легко напороться, – и да, вот он, спиленный ржавый пенек.

И еще более странное дело – в своей памяти я словно вижу это… неполно. Словно через какую-то щель. Будто подглядываю. Или прикрываю глаза руками.

Вот и восемьдесят пятый. Я сжимаю ключ в руке – до боли от впившихся в ладонь бороздок. Мне кажется, что я слишком рано остановился. Что мне надо пройти еще.

И я иду туда, куда ведет меня моя память.

Еще три поворота – и в нос мне шибает запах болота. Его так и не осушили за эти пятнадцать лет. Неудивительно – окраина города, непрестижная, никому не нужная земля. Год за годом стоки с Гаражей отравляли эту почву, разъедали ее, вымывали подземные воды – и смешивались, порождая что-то странное, вонючее, стоячее и неживое.

То, где было место только мертвым.

Я иду по полузатопленным бетонным блокам, поскальзываясь, но удерживая равновесие, хватаясь за острые и жесткие стебли рогоза, кусая губы и шмыгая носом – совершенно по-детски, словно по какой-то старой, но забытой привычке.

Я иду туда, в самую середину болота, в самое сердце Гаражей.

Там, под небольшим холмиком, поросшим сизым мхом как лишаем, есть бетонная плита. Я знаю это. И знаю, как нужно извернуться, чтобы проскользнуть под плитой и кирпичной кладкой старого заброшенного подвала.

В подвале почти не пахнет. Не пахнет ничем другим , кроме болотной вони, которая пропитывает все кругом – пропитывает так, что уничтожает любые иные запахи.

Здесь много сигаретных пачек. Окурков. Фантиков от конфет. Оберток шоколадок. Вырванных тетрадных листков. Пивных бутылок – среди которых завалялась одна от вишневого коктейля.

Я щелкаю зажигалкой. Робкое размытое пятнышко света выхватывает грязную зеленую тряпку – ту, что пятнадцать лет назад была ядовито-зеленой болоньей.

Я не смотрю туда, в дальний угол подвала. Я знаю, что там лежит.

И я падаю на колени и бормочу:

– Нет-нет-нет, не может быть.

И в ушах звучит голос прабабки – теперь-то я понимаю все слова! – звучит мягко и вкрадчиво, как колыбельная:

– Демоны унутрях-то сидят, демоны. Не соглашайся с ними, не выпускай их. Заморочат, закружат, заведут в пустыню лютую… Не морочься, не поддавайся, не… не… не… Не становись демоном, Димитрий, не становись!