Петернелл ван Арсдейл - Пожиратели душ

Сестры жили теперь одни. Коза укладывалась рядом с ними, как всегда по ночам. Иногда по утрам, когда она тыкалась мордой им в лица, они представляли мать, вспоминали, как она гладила их по голове, целовала в лоб. Неясный протест в самой глубине души перерос в ожесточенность и злобу.

И вот однажды сестры оказались на дороге, ведущей в деревню. Им давно уже не нужно было разговаривать друг с другом. Когда старшая сестра двинулась в направлении фермы их отца, младшая последовала за ней без вопросов. Они дождались темноты и смотрели, как их отец в последний раз заходит к скотине, чтобы проверить, все ли в порядке. Наконец он лег и заснул, пригревшись рядом с женой в теплом доме. И тогда сестры залезли внутрь и открыли настежь двери хлева, отперли курятник. Остальное сделали волки. От отцовского скота ничего не осталось, кроме костей да перьев.

Однако этого сестрам показалось мало, и, чтобы утолить злобу, девочки отправились к другим фермам. Они сняли засовы со всех амбаров, открыли все курятники, после чего взобрались на дерево и оттуда прислушивались к волчьему пиру.

Когда в деревне снова все стихло, сестры удалились в свой лесной дом. Они лежали, не смыкая глаз, до рассвета. За те часы, что они провели в деревне, с ними что-то произошло. В их душах что-то закрылось навсегда, а взамен открылось нечто другое.

На следующее утро сестры почуяли, что в воздухе веет страхом. Запах наполнил их нутро, и им стало тепло, как давно уже не бывало с тех смутных, навсегда ушедших времен, когда малышками они спали в своих кроватках. И тогда они поняли, что пришло время навестить отца.

Солнце едва поднялось над горизонтом, когда в поисках родителя они пошли по его полям. Грязь и опавшие листья вросли в тела сестер, точно собственные кожа и волосы, и они приблизились к отцу почти вплотную, прежде чем он успел в страхе раскрыть глаза. Они встали перед ним – две женские фигуры, будто сотворенные из земли. Рот у него открылся, челюсть отвисла. Старшая сестра вдохнула его ужас, и волоски у нее на руках встали дыбом от удовольствия. Пальцы отца заскребли по груди, словно он жаждал поскорее найти нечто потерянное. А потом он замертво упал на собственное поле, бездыханный.

Младшая коснулась правой рукой лица сестры. Глаза старшей на мгновение почернели, но тут же снова обрели прежний серый цвет.

Старшая взяла за руку младшую, и вместе они пошли искать новую жену отца. Младшая постучала в дверь, и на пороге появилась краснощекая женщина. Ее страх издавал едкий запах, точно прокисшее молоко. Младшая сестра насквозь видела нехитрый умишко краснощекой, чья мелкая душа распласталась перед ней, как тушка на блюде, предлагая пожрать себя, что младшая и сделала. Она поглотила трусливую душу женщины, будто теплый ужин. С женщиной случилось то же самое, что и с ее мужем: пальцы заскребли по груди, словно оттуда вырвали нечто ценное, и она грохнулась замертво на кухонный пол. Младшая сестра взглянула на тело краснощекой женщины, распростертое у ее ног, и почувствовала едва удовлетворенный голод. Сестры вернулись в хижину, но голод только продолжал расти.

На следующий день они дождались, когда наступит глухая темная ночь, и снова пришли в деревню. Подойдя поближе к домам, они с удивлением обнаружили девочку, еще совсем ребенка. Она стояла посреди поля в полной темноте и как будто ждала их. Девочка не была похожа на их отца или краснощекую женщину. Она не испугалась, когда увидела сестер, в ее глазах светилось любопытство. Девочка пробудила в сестрах воспоминания о том времени, когда они сами были детьми в этой деревне. Поэтому сестры решили не трогать девочку, да и остальных детей тоже. Напуганных взрослых – тех, кто обвинял, кто изгонял, кто был старше их самих, – вот кого искали сестры. Тех, чей страх они чуяли в воздухе, будто запах дыма. В каком-то смысле сестры избавляли людей от страха. Они забирали его себе.

Сестры продолжили свое дело, заходя в каждый по очереди дом в деревне. Детей они оставляли спящими в кроватках, а взрослых – мертвыми и выпотрошенными. Вот так сестры похищали то, что не должно быть похищено, оставляя лишь дыру, пустоту, провал в разграбленном теле. Поначалу там появлялась небольшая темная прореха, но со временем она изрядно расширялась. С каждой новой душой провал становился больше и глубже. Но сестры ничего об этом не знали.

Наконец они насытились. Луна опустилась к горизонту, звезды потускнели, и они направились к своей хижине через лесную глухомань, сквозь серебристую листву, едва касаясь ногами лесного покрова, почти паря в воздухе.

Приближаясь к хижине, сестры почуяли кровь, боль и страх, но теперь ощущение не было приятным, и они ускорили шаги. Дверь в хижину была распахнута настежь. Вероятно, старая коза ночью задела ее, и дверь открылась. Большая лужа крови заливала то место, где животное часто лежало в солнечные дни. Тело утащили волки.

Старшая сестра ничего не почувствовала. У младшей мелькнуло воспоминание о том, что именуется печалью, но оно тут же изгладилось в памяти. Отныне они уже не были ни девочками, ни женщинами. Они превратились в нечто другое. Как оказалось, они могли довольствоваться самой малостью пищи и воды. В мире столько боязливых, робких душ, только и ждущих, чтобы их сожрали. И сестрам лишь оставалось вдохнуть их в себя.

Сестер звали Анжелика [2]Бенедикта [3]и были они пожирателями душ.

Ночи для Алис тянулись бесконечно.

По вечерам всегда происходило одно и то же. Мать купала дочку и надевала ей через голову ночную рубашку. Она заботливо укутывала Алис в льняные простыни, а сверху укрывала шерстяным одеялом, чтобы беспокойные ручки и ножки Алис не могли даже шевельнуться. Потом на Алис опускалась безмолвная темнота, а сон все не приходил.

Алис с тоской смотрела, как мама выходит из комнаты. Та оборачивалась и улыбалась ей, а потом плотно закрывала за собой дверь, отрезая Алис от потока света из теплой кухни. Девочка представляла, как отец греет ноги у очага, во рту у него трубка. Алис лежала в кровати, прислушиваясь к звукам, раздающимся в доме: тихому разговору родителей, звяканью посуды, шагам по деревянному полу.

А потом наступала тишина.

Алис слышала дыхание родителей. Мама легонько сопела, папа храпел и постанывал.

Алис уже исполнилось семь лет, и сколько она себя помнила – всегда было так. Ночь внушала ей ужас.

Если бы только ей позволили встать с кровати. Именно потому, что она не могла отсюда выбраться, заснуть никак не удавалось. Ей было велено лежать тихо и засыпать, а Алис больше всего хотелось сделать наоборот. Поэтому глаза ее оставались широко открытыми. У нее не было ни братьев, ни сестер, и она не знала наверняка, но ей говорили, что она странная, не такая, как все, потому что любой ребенок в положенное время засыпает. А Алис не могла.