Сьюзен Хилл - Смерть под маской [litres]

Я вышла замуж в двадцать лет. С мужем своим познакомилась на балу, и нас, словно удар молнии, поразила coup de foudre. Редким счастливцам выпадает познать то, что обыкновенно именуют любовью с первого взгляда. Не многим знакома и понятна ее преобразующая сила. Мы как раз из таких счастливцев. Испытав подобное, меняешься полностью и навсегда.

Место нашей встречи банально! В те времена молодые люди знакомились именно на балах, верно? Осмелюсь заметить, знакомятся и по сей день. Но многие ли из них узнают такую мгновенную, такую ослепляющую любовь? Он был несколько старше – уже за тридцать. Но это не имело никакого значения. Ничто не имело значения. Мои родители слегка встревожились: я была молода и имела старшую сестру, которая – при естественном ходе вещей – должна была выйти замуж раньше меня. Но тем не менее Лоуренса они принимали благосклонно. Лишь одно доставляло нам беспокойство. Он едва не обручился. Формально предложения не делал, но согласие уже имелось. Если бы в тот вечер мы с ним не встретились, то наверняка состоялись бы и обручение, и свадьба. Естественно, отвергнутая девушка горько обиделась. Такое случается, доктор Пармиттер. Я не считала себя в чем-то виноватой. Он, по-видимому, тоже. Но к бывшей невесте относился, естественно, с большим участием, а я, в конце концов обо всем узнав, испытала чувство такой вины и такую печаль, какие только можно ожидать от двадцатилетней девушки, переживающей муки любви. Что в подобных случаях происходит? Обычно потерпевший страдает от ущемленной гордости, и сердце его разбито, но время лечит, и, как правило, все проходит с появлением нового поклонника.

В данном же случае было не так. Молодая особа, которую звали Кларисса Виго, страдала так отчаянно, что ее рассудок не выдержал. До этого мы с ней не были знакомы, но меня уверяли (и сомневаться в том нет причин), что это очаровательная, кроткая и благородная девушка. Но она озлобилась и, терзаемая мукой, думала только об одном – о нанесенной обиде, заставляющей ее страдать, и о мести. Лучший способ, само собой, разрушить наше счастье. Это поглощало все ее мысли, этому отдала она свое время, силы и страсть. Многое от меня утаивали, во всяком случае поначалу, но позже я узнала, что родные до такой степени отчаялись удержать в здравии ее рассудок, что призвали к девушке священника!

И не приходского викария, доктор Пармиттер, а того, кто изгонял нечистую силу. Его приглашали в дома, попавшие под власть злых духов, и к людям, одержимым бесами. Уверена, именно так лечили и молодую особу. Но священник ушел в отчаянии: он оказался бессилен, поскольку она не позволяла себе помочь. Горечь и жажда возмездия овладели ею совершенно. Стали для нее смыслом жизни. Можно ли назвать это демонической одержимостью – не знаю. Но она хотела нас уничтожить. И преуспела, добившись своего самым ужасным способом.

Я всегда была уверена: сумей священник изгнать из нее бесов, все было бы хорошо, но он отступил, решимость ее крепла, а с ней и сила творить зло. Она и вправду сделалась одержимой. Гнев и ревность – силы страшные, особенно когда смыкаются с железной волей.

Но я сначала ни о чем не ведала. Лоуренс поминал ее вскользь, а я была охвачена всепоглощающей любовью.

Все мое время и силы уходили на Лоуренса и предстоящее бракосочетание, а также на обустройство нашего нового дома и прочее. Все это совершенно обычно и естественно. Я не принадлежала, знаете ли, к необыкновенным молодым женщинам. Но накануне нашей свадьбы произошло два события. Я получила анонимное письмо. Анонимное? Оно не было подписано, и я не знала, кто его отправил. Тогда не знала. Письмо было полно яда – яда, предназначенного мне и Лоуренсу, – горькой мстительной отравы. Еще в нем была угроза разрушить наше будущее. Причинить боль, страдания, лишить покоя. Меня оно перепугало не на шутку. В своей беззаботной юной жизни я не знала ненависти – и вот она направлена на меня: желание… нет, больше, решимость причинить зло. Несколько дней я держала письмо запертым в ящике своего письменного стола. Казалось, оно прожигало дерево. Всякий раз, проходя мимо, я словно чувствовала его запах, ощущала источаемую им ненависть, так что в конце концов порвала письмо на мелкие клочки и сожгла в камине. И после этого попыталась забыть о нем.

Свадьба была назначена на следующий месяц, и, естественно, в дом моих родителей стали поступать свадебные подарки: столовое серебро, фарфор и прочее, – и я радостно проводила время, любуясь всем этим и рассылая благодарственные письма. И вот однажды – помню этот день очень отчетливо – вместе с прелестными старинными столиками и подставкой для ног прибыла картина. Сопровождала ее карточка, на которой были указаны фамилия художника и дата – тысяча семьсот девяносто седьмой год. Прилагалось и послание: «Невесте и жениху», написанное тем же почерком, что и злобное письмо.

Картину я возненавидела с первого взгляда. Ведь прислал ее автор отвратительного письма. Но было и еще кое-что. Я не очень разбиралась в живописи, но росла среди восхитительных полотен, доставшихся нам по наследству по материнской линии: прелестные английские пасторальные сценки, всадники на лошадях и с собаками, написанные маслом натюрморты с цветами и фруктами, – невинных и радостных, доставлявших мне удовольствие. Эта же живопись показалась мне темной и зловещей. Если бы тогда я знала такие определения, как «порочная» и «упадническая», то, оценивая ее, пустила бы их в ход. Вглядываясь в лица на картине, в глаза под масками и холодные улыбки, в призрачные фигуры в окнах в сумраке ночи, я содрогалась. Мне становилось не по себе, я ощущала страх.

Зато Лоуренс, увидев картину, без конца ее нахваливал, находя интересной. Когда он спросил, кто ее прислал, я солгала: сказала, что куда-то подевала карточку, затеряла среди других, увлекшись распаковкой. Я вряд ли могла бы объяснить ему свои чувства к картине, такими они были странными, не похожими на все прежде испытанные. Я не сумела бы подыскать для них верные слова, опасаясь показаться смешной. Две тайны. Не очень-то хорошее начало для брака, подумаете вы. Но что еще мне оставалось?

Я слишком мало знала об этом мире и людях. Росла в радости, не ведая зла. Так что лишь за день-два до нашей свадьбы поняла, кто прислал и анонимное письмо, и картину, да и то лишь после того, как случайно заметила адресованный Лоуренсу конверт с тем же самым почерком. Я спросила его об отправителе, и он назвал мне молодую особу, на которой едва не женился. Помню, как звучал его голос: будто он что-то таил от меня, будто старался не придавать письму никакого значения. Так, кое-какие сведения, интересовавшие его много месяцев назад. И он заговорил о чем-то другом. Меня не тревожило, что у него остались к ней какие-то чувства. Испугало другое: он тоже получил письмо, полное ненависти и желания причинить зло, и хотел защитить меня, умолчав об этом. Я поняла, кто прислал нам картину. Мне незачем было его спрашивать. Но это встревожило еще больше. Хотя я и сама не понимала причины своего страха. Картину я невзлюбила: она отталкивала меня, вгоняла в дрожь. Но ведь это же всего-навсего картина. Можно повесить ее в укромный уголок нашего дома, а то и вовсе убрать подальше.