Алексис Хендерсон - Год ведьмовства [litres]

В такие минуты она чувствовала себя опасной. Она чувствовала себя… готовой.

У нее было почти все, что нужно. Она знала обращающий сигил и знала, какое орудие ей понадобится, чтобы его вырезать: кинжал пророка. Оставалось только раздобыть его, что будет отнюдь не просто, учитывая нынешние обстоятельства. Но как только клинок окажется у нее в руках, все, что останется сделать – это просто вырезать символ.

Апостол Айзек подошел на полшага ближе.

– Исповедуйся в своих грехах.

Мыслями Иммануэль вернулась к одному из самых ранних своих воспоминаний. Она сидит на коленях у Абрама перед потрескивающим камином, а на ее коленях лежит раскрытое Священное Писание. Она помнила, как соединяла слоги в слова, и эти слова срастались в предложения, а предложения – в псалмы и притчи. Другое воспоминание: летний день много лет тому назад, они с Лией купаются на илистой речной отмели и по секрету учатся плавать. Она вспомнила, какой свободной почувствовала себя в первый раз, когда позволила течению подхватить ее.

Цепи Иммануэль заскользили по полу темницы, когда она выпрямилась и заговорила:

– Я жила жизнью, свободной от предписаний, священных текстов и церковных законов. В этом мой единственный грех.

Апостол нахмурился.

– И это твоя исповедь?

– Да.

– Желаешь ли ты очиститься от скверны?

Иммануэль подняла на него глаза и прищурилась в свете свечей. Она подумала о кляпах во рту и ножах для закланий, о брачных вуалях и кандалах. Подумала о маленьких девочках, выпоротых до крови за то, что они забыли застегнуть верхнюю пуговицу платья. Подумала об очистительных кострах и воплях ведьм, на них сгоревших; о головах, водруженных на пики ворот Обители. Она подумала о скользящем по ней сальном взгляде Пророка и о Лие, корчившейся в мучительных родах и молившей о пощаде, пока жизнь не покинула ее тело, и ее крики не утихли навсегда. Она подумала об обращающем сигиле, представляя, как вырезает его на голой коже предплечья и вызывает бедствия на себя.

– Я чиста от скверны.

В камере воцарилась тишина, только издалека доносилось эхо шагов, и где-то в углу капала вода. Здесь, глубоко под землей, вода до сих пор отдавала солью и металлом, как послевкусие самого первого, кровавого бедствия.

Апостол Айзек прохаживался от одной стены камеры к другой. Все это была мишура, поняла вдруг Иммануэль: то, как он двигался, как проповедовал Священные Писания и порицал ее за грехи. Он просто хотел посеять в ней страх, как семечко.

– Сказывают, ты ходила в Темный Лес. Это правда?

Иммануэль откинулась на сырые камни, не находя в себе сил стоять. Голод грыз ее изнутри, как крыса, и было трудно думать о чем-то другом.

– Правда.

– Сказывают, ты разговаривала с демонами, что там обитают.

Дальше по коридору заскрежетала дверь, открываясь, и вскрикнула девушка, моля о пощаде.

– Разговаривала.

– Сказывают, что демоны отвечают на твои призывы.

– Время от времени.

Апостол еще немного приблизился.

– Что это за создания, как их имена?

– Вам они уже знакомы, – сказала Иммануэль. – Вы произносите их на всех пирах и церемониях печатей. Вы сжигаете их по праздникам. Лилит, Далила, Иаиль, Мерси.

Брови апостола сошлись на переносице. Пламя свечи трепыхалось на кончике фитиля.

– Так это ведьмы приказали тебе наложить проклятия? Ты владеешь их магией?

Иммануэль не ответила. Правда мало что значила на этих допросах.

– Ты дочь Мириам Мур, верно?

– Верно.

– Мириам тоже хаживала в Темный Лес, верно?

– Верно.

Что-то похожее на торжество мелькнуло в глазах апостола.

– Не божеству ли своей матери ты молишься по ночам? Не к ее ли зверям взываешь?

– Это не ее звери. Они никому не принадлежат.

– Однако они слушаются тебя.

Иммануэль покачала головой.

– Они никому не повинуются.

В ответ апостол улыбнулся, как будто их двоих связывала какая-то грязная тайна. Он подошел ближе, шаркая башмаками по полу, и присел рядом с ней на корточки.

– Но Эзра повинуется каждому твоему слову, не так ли?

Это был первый раз за несколько недель, когда Иммануэль услышала его имя. Одного упоминания оказалось достаточно, чтобы наполнить ее головокружительной смесью страха, паники и надежды. Она хотела спросить, жив ли он, и если да, то здоров ли, но слишком боялась того, что может услышать в ответ.

– Эзра всегда делает так, как ты говоришь, я прав? – снова спросил апостол, недовольный ее молчанием. – Он причастен к твоей авантюре?

Иммануэль не знала, что отвечать. Если она скажет «нет», то возьмет на себя полную ответственность за все обвинения, выдвинутые против нее апостолом. Наказанием за ее преступления станет смерть на очистительном костре, и если она умрет раньше, чем успеет обратить бедствия вспять, Вефиль будет фактически обречен. Но если она ответит «да», Эзру могут посчитать ее сообщником или даже виновником ее преступлений. Каков будет тогда его приговор? Сочтут это заговором против церкви? Изменой Отцу? За первое наказывали пятьюдесятью ударами плети, за второе – смертью.

Но ведь будущего пророка нельзя казнить? Посмеют ли они пройтись плетью по его плечам? Или, хуже того, отправить на костер?

Внезапная жгучая боль вывела Иммануэль из оцепенения, и она вскрикнула, отдернув руку.

Апостол навис над ней со свечой в руке, наклоненной так, что горячий воск пролился ей на руку.

– Отвечай на вопрос, девчонка.

Иммануэль осторожно подбирала слова, соскребая хлопья воска с тыльной стороны ладони.

– Эзра – мой друг. Он прислушивается ко мне, по-дружески.

– Какова природа вашей дружбы?

– Он приносил мне книги. Мы говорили с ним о поэзии и о Священном Писании.

Апостол наклонился к ней и оскалился. Когда он заговорил, его горячее дыхание коснулось ее щеки.

– Вы с ним спали?

Она насторожилась.

– Нет.

Иммануэль не могла понять, поверил ей апостол или нет. Он встал и повернулся к ней спиной, направляясь к выходу из камеры.

– Ты – гнилая, грешная девка, ты это понимаешь?

Вопреки всему, Иммануэль едва не улыбнулась.

– Мне говорили.

Внезапно апостол снова повернулся к ней и наклонил над ней свечу. Обжигающий воск закапал ей на щеки, и она скривилась. Из последних сил она держалась, чтобы не заплакать – она отказывалась доставлять ему это удовольствие.

– У меня для тебя сюрприз, – сказал апостол и отступил в сторону, открывая Иммануэль обзор на тюремный коридор, который осветился пламенем свечи, и вскоре за решетками ее камеры показалось знакомое лицо: Марта.

Она облачилась в черный шерстяной плащ, который обычно приберегала для похорон. Капюшон был низко надвинут, пряча ее глаза в тени.

– Здравствуй, Иммануэль.