Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

Думаю о рыбе, о том, что мне ее уже не попробовать, а также о кошечке, которую больше никогда не увижу. Затем вспоминаю Теда, то, как я с ним поступила, и начинаю плакать. Знаю, что других уже нет, – точно так же, как знаю свой собственный хвост. Впервые за все время я осталась совершенно одна. А скоро не станет и меня.

Теперь я ощущаю все свое тело. Сердце, кости, хрупкие галактики нервных окончаний, ногти на пальцах рук. Как же они все-таки подвижны, эти ногти. Я понимаю, что форма тела не играет никакой роли и от наличия шубки или хвоста ровным счетом ничего не меняется. Оно в любом случае принадлежит нам.

«Хватит тебе уже быть котенком, – говорю я себе, – вперед, кошка».

Если помочь телу, то, может, вернутся остальные?

Но, подняв глаза, там, где должна быть входная дверь, я вижу бурлящую массу сверкающих клинков, со свистом разрезающих воздух. Выхода больше нет.

Тогда я поднимаюсь на второй этаж и на вершине лестницы вижу, что ни площадки, ни спальни, ни крыши больше нет. Дом совершенно открыт и не защищен от ярящегося неба, от бури, неистово свирепствующей над головой. Она вся сотворена из черного дегтя и молний. В облаках кувыркается и носится огромная морда с отвисшими щеками, оглашая весь мир своим зычным лаем. У меня встает дыбом шерстка. Каждая клеточка моего существа желает только одного: убежать, спрятаться в тихом месте и спокойно дождаться смерти. Но если я так поступлю, тогда всему конец.

«Да будь ты смелее, кошка». Я ставлю лапки сначала на первую ступеньку, потом на вторую. Может, все еще будет хорошо!

Лестница подо мной обрушивается с оглушительным грохотом. Со всех сторон сыплются осколки каменной кладки, взметается столбом удушливая пыль, ко мне тянет свои липкие щупальца черная смола, обжигая и ослепляя. Когда пыль рассеивается, я вижу один только строительный мусор и битые кирпичи. Повалившиеся стены погребли под собой лестницу. Вокруг царит тишина. Вокруг меня сомкнулась ловушка.

«Нет! – шепчу я, молотя хвостом. – Нет, нет и нет!»

Но выхода отсюда нет, и разрушенный дом стал моей могилой. Мне конец – как и всем остальным.

Я взываю к Господу, но он не отвечает.

Где-то вдали чувствуется движение, я вздрагиваю, мой хвост выстреливает вверх. В самом темном углу гостиной стонет Мрак. Вот он поднимает голову, у него рваные уши, а по бокам тянутся длинные порезы, словно нанесенные ножом. Тоже умирает, но еще жив. Пока.

Я из последних сил напрягаю мозг. Ни вверх, ни вниз мне нельзя, но, может, куда-то все же можно?

– Больно, – утробно рычит он.

– Знаю, – отвечаю я, – прости, но мне нужна твоя помощь. Нужна нам всем. Ты не можешь забрать меня к себе вниз?

Он шипит, и в этом звуке угадывается глубина гейзера. Винить его я не могу. Он ведь предупреждал меня насчет Лорен.

– Ну пожалуйста, – говорю я, – сейчас, больше чем когда-либо, пришло твое время.

Мрак выходит вперед, но уже не грациозно, а хромая и мучительно медленно. Потом нависает надо мной, и я слышу его дыхание, с визгом пилы разрезающее воздух. После чего размыкает челюсти, и мне в голову приходит мысль: «Вот оно! Он меня сейчас прикончит». Где-то я даже этому рада. Однако Мрак лишь хватает меня за загривок и поднимает – нежно, как кошка-мама.

«Пришло мое время», – говорит он, и дом тотчас исчезает. Мы стрелой летим сквозь морок куда-то вниз. Я чувствую жуткий удар, и мы оказываемся в каком-то совсем другом месте.

Обитель Мрака хуже, чем я себе представляла. Здесь нет ничего, кроме древней, заскорузлой темноты, великих равнин, необъятных просторов и каньонов черной пустоты. До меня доходит, что такого понятия, как «расстояние», здесь попросту не существует – ничему нет ни конца, ни края. Мир здесь никакой не круглый, к себе в нем вернуться нельзя.

– Пришли, – говорит он, опуская меня вниз.

Я не могу сделать вдох, легкие будто раздавлены одиночеством. А может, это из нас просто вытекают последние капли жизни.

– Нет, – отвечаю я, – нам надо еще ниже.

Он ничего не говорит, но мне передается его страх. Некоторые глубины недосягаемы даже для Мрака.

– Давай, – говорю я.

Он рычит и кусает меня, вонзая глубоко в горло зубы. Хлещет кровь и тут же застывает каменным облаком мелких брызг в ледяном, мертвом воздухе. Здесь, внизу, тела функционируют совсем иначе.

Я в ответ тоже рычу и кусаю его, мои маленькие зубки оставляют на его щеке пунктирный след. Он удивленно вздрагивает и говорит:

– Мы погибнем, если пойдем вниз.

– Нам надо туда, – отвечаю я, – в противном случае мы точно умрем.

Он качает головой, хватает меня за загривок, и мы спускаемся в черную утробу земли.

Это примерно то же, что проваливаться на самое дно самой бездонной океанской пучины. Нас плющит невыносимое давление. Мрак тащит нас все глубже в зловещую землю, скрежеща зубами от боли рядом со мной. Мы с такой силой прижимаемся друг к дружке, что у нас трещат кости и вылезают из орбит глаза. Кровь замерзает, превращаясь в вязкий ил, и рвется наружу из вен. Нас ломает злая сила, калеча тела о зазубренные концы костей. Снаружи всем своим весом наваливается вселенная, растирая наши тела в порошок. Его и меня перемалывает до тех пор, пока от нас не остаются лишь мелкие частички, одна только пыль. Ни Оливии, ни Мрака больше нет. «Пожалуйста, – думаю я, – пусть это уже будет конец». Такая агония больше не может продолжаться. Мы, должно быть, уже мертвы. Я больше его не чувствую. Но сама, каким-то непонятным образом, все еще здесь, все еще живу.

Наверху, первой вечерней звездой, мерцает свет. Мы рвемся к нему, рыдая и пытаясь сделать хоть глоток воздуха. Где-то рядом Мрак поднимает голову и ревет. К моему изумлению, я чувствую, что он урчит у меня в груди.

Меня переполняет энергия, шелковистая шерстка пышет здоровьем, величественно вздымаются бока.

– Где ты? – звучит мой вопрос. – И где я?

– Нигде, – отвечает он, – и одновременно здесь.

– Ты все еще Мрак?

– Нет.

– А я больше наверняка не Оливия.

Я реву и рвусь к яркому сиянию. Раздираю мрак своими великолепными лапами, цепляюсь когтями за кончик света и полосую его до тех пор, пока он не рвется и не раздается вширь. Сражаюсь изо всех сил и наконец вываливаюсь из черноты на солнце, лежащее на земле длинными полосами. Не в состоянии двинуться с места, лежу пленницей холода и окровавленного тела на лесной подстилке, а к моей ране с силой прижимает руку рыжеволосый человек. Кровь почти больше не течет.

Я делаю глубокий вдох и распространяюсь по всему телу, по каждой косточке, каждому сосуду, по каждому кусочку плоти. Вернись. Приди в себя .

В груди слабо дергается наше сердце.

Первый его удар звучит громом, эхом разносясь по всему безмолвному организму.