Олег Рой - Порог

Семь долгих лет назад он, его жена Наташа, которую теперь снова звали Верой, и их сын Андрей уехали в Тверь, жили, словно обычные смертные, на его зарплату — неплохую, впрочем — старшего юриста в большом строительном холдинге «Возрождение».

Почему им дали эти семь лет? Неизвестно. И, впрочем, неважно. Возможно, это продолжалось бы еще дольше. А может быть, и нет. Может быть, просто дали очень глубоко заглотить крючок мнимого покоя, чтобы потом выпотрошить. Чтобы было побольнее.

Андрей не знал, что вчера Джокера, Голландцева, посетил некто, имеющий четкие, хищные и волевые черты лица и низкий голос с оттяжкой в хрип. Взгляд его был тяжел и страшен, а глаза разные — зеленый и черный.

— Мы думали, что в момент рождения их ребенок был просто песчинкой в часах времени и абсолютно неважен, — сказал некто этим низким хриплым голосом, напоминающим рокот океана. — Ты разложил неплохой пасьянс и развлек меня. По условиям пари наш антигерой Андрей остался жить, и мы не трогали его до поры. Но мы ошиблись. Еще до его рождения было решено, и решено не нами, что именно сын этого удивительного антигероя станет одним из семи новых апостолов — каково?

— Ужас, мессир, — почтительно и негромко произнес Джокер.

— Ну, тебе виднее, — пожал плечами Воланд, одарив Джокера взглядом, от которого тот втянул голову в плечи. — Поэтому у нас и не получилось ликвидировать его с самого начала. Отец его не промах. Мы думали, дело только в нем, антигерое, Андрее Ивановиче. Но нет. Это дело сильной защиты и Охранной Печати, совсем другой ранг. Убить добродетель Любви — убить весь мир. И теперь этот ребенок попал под мое пристальное внимание. Он не должен остаться в живых именно потому, что стал символом не просто одной из семи добродетелей, а главной — любви. Его выбрали лишь потому, что его мать с генетическими отклонениями и могла родить урода. Она его и родила, несмотря на твои выверты с контрактом на ее новую внешность, Джокер.

— Но я же сделал все, как нужно! — воскликнул шепотом Козырь Козырей, вскидывая руки и часто моргая.

— Да, но игра не закончилась, и нынешний ход — ставка НА ВСЕ! — возвысил голос Воланд. — Если проиграть этот раунд… Да, ребенок родился, каким и должен был. Но, несмотря на его врожденное уродство, он любим. И тебе ли не знать всю эту историю, ты же ее и срежиссировал. Эту историю знает… Он. — Дух зла коротко и выразительно взглянул вверх и продолжил: — Да, Он знает эту историю. Причем с самого начала. И мы это упустили. Но их историю, разумеется, знаем и мы. За ребенком уже послан крестник семи смертных грехов, Жан-Жак-Альбин де Бизанкур. Отродье, живущее уже более шести веков и истребившее за свою жизнь не только множество и множество смертных, но и шестерых детей, олицетворяющих шесть христианских добродетелей.

— Наслышан, мессир, — поклонился Джокер. — Мне рассказывал об этом Бельфегор.

— Да, у нас сплетни быстро расходятся, — заметил Князь Тьмы. — Однако хуже, чем хотелось бы. С задачей своей Бизанкур справлялся неплохо, но отчаянно мне наскучил. В нем нет изюминки, нет размаха, он все шестьсот с лишком лет просто тень кого-то другого, и не более. Его теперешний противник, Андрей, куда сильнее. В нем есть воля и азарт, он развивается, он набирает силу. И все это за одну человеческую жизнь. Это начинает мне нравиться, из антигероя он становится героем! Тем интереснее наблюдать за его борьбой. Оборона его весьма искусна, а почему?

Воланд сделал паузу.

— Почему? — одними губами повторил Джокер.

— Потому что его ведет Любовь, — смерив его уничижительным взглядом, счел нужным пояснить Дух зла. — Ты видел фото его сына?

— Нет, — побледнел Козырь Козырей и отшатнулся, словно ожидая удара, но Воланд даже не пошевелился.

— На фото ты бы и не узнал его. Я не знаю, в чем тут дело, ведь фотография — это беспристрастное отражение действительности, — задумчиво произнес Князь Тьмы. — Каждому, кто видит его впервые, сначала он кажется смешным уродом. Каждый, кто смотрит на него больше секунды, начинает любить его и видит его красоту. На фотографиях мы видим олицетворение его души. Это не ярмарочный фокус, не морок, не какое другое шарлатанство. Это… Как мне не хочется произносить это слово, но я должен оставаться беспристрастным… Это ЧУДО. Именно этим так опасна любовь. Когда человек видит красоту души другого человека, он начинает видеть в лучшем свете и внешность. Облагораживает то, что любит.

— О мессир, — еле слышным шепотом уронил Джокер.

— Молчи! — сурово прервал Воланд. — Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всегда надеется, все переносит.

Странное происходило с Джокером, покуда Воланд произносил эти слова. Его корежило, словно от сильной боли, крупные капли пота покрыли его лицо, он затрясся мелкой дрожью, а костюм его задымился. Джокер вскочил и с воплем принялся бить по себе ладонями, пока последняя струйка дыма не улетучилась.

Воланд внимательно и бесстрастно наблюдал за ним.

— Что это было, что это?! — закричал Карточный король. — Я чуть не умер, мессир!

— Всего лишь тринадцатая глава из послания к Коринфянам, — жестко усмехнулся Дух зла. — Малая ее часть. А тебя уже так перекурочило. Представь же, что будет со всеми нами, если любовь воцарит над миром.

— Нет. Нет, нет, нет… — бормотал Джокер.

— Успокойся, — брезгливо уронил Воланд. — Знаешь, что там сказано еще? «Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

Костюм Джокера вновь вспыхнул и загорелся. Король козырей, воя, бросился на землю и принялся кататься по ней, пытаясь потушить невыносимый огонь, жгущий его.

— Преотвратное зрелище, — скривился Воланд и коротко дунул.

Вопли Джокера прекратились, и через какое-то время он, скуля и дрожа, осмелился подползти к креслу своего темного владыки — в тлеющих лохмотьях, покрытый ожогами и сочащимися волдырями.

— Азазелло, — тихо позвал Воланд и прикрыл тяжелые веки.

Демон войны и обольщения немедленно материализовался из воздуха.

— Доигрался? — мрачно буркнул он Джокеру, с отвращением глядя на него.

— Надо, чтобы мы все не доигрались, — не открывая глаз, заметил Дух зла. — Я очень устал. Азазелло, приведи его в порядок, он мне еще нужен. Только прежде я скажу: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Джокер снова взвыл.

— Ну и как он с этим справится? — открывая глаза, поинтересовался Воланд в пространство. — Иванов-старший уж не тот валетик, что был в начале пути. Он катализатор, который запустил всю эту реакцию.