Алла Озорнина - Ты – в игре! и другие ужасные истории [сборник litres]

Но сейчас этого сада нет. После революции некому было за ним ухаживать.

В лагере я почти забыла о Мише Полотенцеве, а теперь вспомнила и поняла, что все-таки он мне очень нравится.

Наконец, Юрий Николаевич узнал, кто он и где он. Мужики рассказали.

А когда узнал, то чуть было не свалился в обморок.

– Ты чего, Васильич? – спросил рыжий. – Белым вдруг стал.

Побелеешь, когда узнаешь, что из XXI века перенесся в конец XIX, а именно, в 1878 год!

А несут все драгоценный груз – огромадное зеркало (да похоже, и не одно) во дворец золотопромышленника Евстафия Митрофановича Ильина, с самой реки Яренги, куда груз этот был доставлен на пароходе аж из Франции. Вот почему длинноносый Миха и предположил, что Юрий Николаевич приобрел «игрушку» у кого-то из моряков.

Еще Юрий Николаевич узнал, что мужиков Ильин отбирал на конкурсной основе. Его же поставил главным, потому что он уже много лет верой и правдой служил у него… дворецким.

Это все было бы забавно, если б Юрий Николаевич хотя бы мог предполагать, когда Вселенная надумает подбросить хоть какой-нибудь шанс вернуться домой. Пока, судя по всему, не хочет…

За те две недели, которые учитель был с мужиками, в пути ничего особенного не произошло, разве что борода отросла еще больше. И еще ему не нравилось, что нет возможности чистить зубы, принимать по вечерам душ и менять нижнее белье. Остальные этим не заморачивались, видать, в конце XIX века не принято было соблюдать личную гигиену.

Тот, что с приплюснутым носом и который хотел его задушить, теперь и так, и сяк обхаживал Юрия Николаевича, исправно отвечал на все вопросы и уже на подходе ко дворцу отвел в сторону и просительно зашептал:

– Слышь, Васильич, ты уж шибко за меня не серчай, ну бес попутал, Васильич! Ты уж не забудь и обо мне слово молвить, чтоб жалованье-то побольше выплатили. Все-таки пятеро детей у меня, а, Васильич!

И вот наконец на горизонте появился белоснежный трехэтажный красавец! Мужики ускорили шаг, Юрий Николаевич, наоборот, немного поотстал: нужно было собраться с духом: что-то ждет его впереди?

Встречать долгожданный груз и тех, кто его доставил, вывалила вся челядь, а впереди стоял сам Ильин. Евстафий Митрофанович оказался точно таким же, каким был изображен на известном портрете. Заметив Юрия Николаевича, подбежал, окатив его ароматом дорогого парфюма, взял за плечи, вгляделся в лицо:

– Оброс, и не узнать совсем! Все ли нормально, любезнейший?

Юрию Николаевичу показалось, что он знает этого бородача с узкими голубыми глазами всю жизнь, и, отвернувшись, чтобы не дышать на него ртом с нечищеными зубами, сказал:

– Нормально. Мужики только устали шибко.

– Понятное дело. И все же завтра-послезавтра этим же составом ставить зеркала придется. Те, что поменьше, можно втащить через окно, а вот как внести огромандное, даже не знаю. Кое-кто, правда, предлагает разобрать стену. Как на это смотришь, любезнейший?

Юрий Николаевич, мигом прикинув все в уме, решил, что идея не из лучших. Попробуй потом собери эту стену.

– Не очень.

– А как, как лучше?

– Надо подумать.

– Думай ночь. Утром жду к себе в кабинет, доложишь! А сегодня отдых, баня и сон! Да, послушай, а что у тебя с голосом стало, любезнейший? Вроде бы, раньше грубее был.

Учитель растерялся. Что сказать? Придется выпутываться:

– Перенапрягся. Перенервничал. За мужиков переживал сильно – вот, видать, на голосе и сказалось.

– Да, слышал, такое бывает. В общем, завтра утром ко мне в кабинет, любезнейший!

Юрий Николаевич и не подозревал, что некто, стоящий совсем рядом, услышав их разговор, уже начал вынашивать какой-то план…

– Установишь зеркало – дам день отдыха, потом приступишь к своим обязанностям, – продолжал Евстафий Митрофанович. – Пока же, как и все предыдущие дни, тебя заменит Петр Кириллович.

Тот, кого назвали Петром Кирилловичем, мужчина средних лет с черными бакенбардами, в черном костюме-тройке с белоснежной манишкой, уже откуда-то вынырнул, уже приобнимал Юрия Николаевича, уже поздравлял с прибытием.

– Ладно, я за работу, – сказал Ильин, откланиваясь, – значит, завтра, любезнейший, жду с утра в кабинете.

Учитель тоже откланялся и растерянно посмотрел на Петра Кирилловича.

– Ты че, Васильич, как будто с того света – своих не узнаешь! Умом, что ли, повредился?

– Что-то вроде того, – согласился Юрий Николаевич. – Солнце сильно напекло, память потерял. – И, чтобы не было уже вопросов про голос, добавил: – Да и с голосом что-то стало. Видать, тоже от солнца.

– Да, с голосом такое происходит, но это не беда – он постепенно восстанавливается. А память… По себе знаю, каково это память от перегрева на солнце потерять! Со мной ведь тоже однажды такое приключилось, когда в армии-то служил. А что, дело обычное, солнце ведь иной раз коварнее, чем женщина. Женщина что? Нет-нет, да и сделает вид, что верит тому, чему верить нельзя. А все для чего? А чтобы поиграть в кошки-мышки! Причем тот, кто мышка, даже не подозревает, что он мышка и что с ним просто играют. А играют для того, чтобы в один прекрасный момент раз – и расквитаться! Казалось бы, можно сделать это быстрее, проще, так ведь поиграть хочется! Правда, друг любезный?

На душе у Юрия Николаевича полегчало. Выходит, то, что он выдумал, бывает на самом деле! Правда, вторую половину тирады о женщинах, о каких-то играх в кошки-мышки совсем не понял, но на всякий случай согласно кивнул. Потом спросил:

– Ну и что, что ты делал, когда память-то потерял?

– Что-что, вопросы всем задавал, спрашивал, что это, а что – то. Ничего, вернулась память-то! Да так, что после армии сам Ильин меня камердинером к себе пригласил! Десять лет как ему служу. Так что спрашивай, глядишь, постепенно память-то и восстановится.

– Ну что, пошли в твою комнату! Иди за мной. Сюда, поворачиваем, теперь – сюда. Ну, вот и пришли. Вот ключ от твоей комнаты, остальные верну, когда приступишь к работе.

Юрий Николаевич огляделся: довольно просторное помещение, в окно заглядывают, похоже, листья гигантского папоротника. У одной стены – кровать, платяной шкаф, у другой – письменный стол с канделябром на три свечи, стопкой бумаг и карандашом. Над ним – средних размеров зеркало, взглянув в которое Юрий Николаевич застыл, забыв, что он не один.

На него смотрело совершенно чужое лицо с густой бородой, ни капельки не похожее на его настоящее. Вместо небольших зеленых глаз – темно-карие, немного раскосые, вместо светлых волос, со стрижкой «ежик» – черные, непокорные, торчащие в разные стороны. Нос, губы тоже заметно отличались от его настоящих. Телом Васильич был крупнее, крепче и гораздо шире в плечах Юрия Николаевича. Да и сильнее физически – это он испытал на себе, когда по несколько часов подряд вместе со всеми тащил тяжелую ношу.