Говард Лавкрафт - Ужас Данвича [сборник litres]

Что же до кладбищенских прогулок, цель которых Чарльз немедленно подтвердил, не вдаваясь в подробности, то он сказал, будто у него имеются основания предполагать наличие неких мистических символов, выгравированных на надгробии, согласно завещанию Джозефа Карвена, и не стертых вместе с его именем благодаря невежеству горожан, а они совершенно необходимы для окончательной разгадки его шифровальной системы. Карвен, по его мнению, хотел сохранить тайну и поэтому разбросал свои данные в самом причудливом порядке.

Когда доктор Виллетт попросил показать ему загадочные документы, Вард проявил большое недовольство и постарался отделаться от доктора, подсунув ему фотокопию рукописи Хатчинсона, формулу Орна и диаграммы, но в конце концов все-таки уступил и показал кое-что – «Журнал и записки», шифрованное (заглавие тоже шифрованное) послание с формулами «Тому, кто придет потом…», позволив взглянуть на непонятные письмена.

Еще он тщательно выбрал в дневнике самую невинную страницу, и доктор Виллетт познакомился с почерком Карвена, отметив про себя, что и почерк и стиль принадлежат семнадцатому столетию, хотя автор прожил довольно долго в восемнадцатом веке, и удостоверившись в подлинности документа. Текст показался ему незначительным, и позднее он вспомнил только кусочек из него:

«Среда, 16 окт. 1754. Сегодня мой шлюп покинул Лондон, имея на борту новых двадцать человек из Вест-Индии, испанцев с Мартиники и голландцев с Суринама. Похоже, голландцы что-то прослышали и готовы сбежать, но я пригляжу за ними. Для мистера Найта Декстера в Массачусетсе 120 штук камлота, 100 штук цветного тонкого камлота, 20 штук синей фланели, 100 штук саржи „шаллун“, 50 штук каламянки, по 300 штук чесучи и легкого шелка. Для мистера Грина из „Слона“ 50 галлонов сидра, 20 больших кастрюль, 15 котлов, 10 связок копченых языков. Для мистера Перриго 1 набор столярных инструментов. Для мистера Найтингейла 50 стоп лучшей писчей бумаги. Ночью трижды сказал САВАОФ, но никто не явился. Надо получше расспросить мистера X. в Трансильвании, хотя очень трудно до него добраться, но странно, что он не может научить меня тому, чем сам владеет уже сто лет. Саймон не пишет несколько недель, но скоро, верно, будет письмо».

Едва доктор Виллетт дочитал эту страницу и перевернул ее, как Вард едва не вырвал тетрадь у него из рук, так что на другой странице доктор увидел всего пару фраз, однако, как ни странно, они крепко врезались ему в память: «Стих из Проклятой Книги говорить пять Страстных пятниц и четыре Дня Всех Святых, и тогда, будем надеяться, нечто родится Вне Сфер. Я призову Того, кто должен Прийти, если буду уверен, что он будет и будет думать о Прошлом и смотреть сквозь годы, и для него я должен приготовить Соли либо То, из чего приготовлять их».

Больше Виллетт ничего не успел прочитать, однако и этого было довольно, чтобы нарисованное лицо Джозефа Карвена, бесстрастно взиравшего на них с портрета, вселило в него неясный страх. С тех пор у него появилась странная фантазия – покрайней мере, его медицинское образование убедило его в том, что это фантазия, – будто глаза на портрете хотели бы следить, если на самом деле не следили, за юным Вардом, когда он отправлялся ходить по комнате.

Перед уходом доктор Виллетт еще раз близко подошел к портрету, вновь удивляясь поразительному сходству его с Чарльзом и запоминая каждую черточку бледного загадочного лица вплоть до крошечного шрама на гладком лбу над правым глазом. Доктор Виллетт решил, что Космо Алекзэндер был художником, достойным Шотландии, которая дала миру Реборна, и не хуже своего знаменитого ученика Джилберта Стюарта.

Успокоенные доктором насчет того, что душевное здоровье их сына вне опасности и он занят исследованиями, которые и вправду могут оказаться очень важными, Варды довольно спокойно отнеслись к тому, что Чарльз отказался от колледжа. Он заявил, что у него дела посерьезнее, и выразил желание поехать на следующий год за границу, чтобы получить сведения, которых он не может добыть в Америке. Старший Вард отклонил столь нелепое для восемнадцатилетнего мальчишки требование, но сдался перед его упорным нежеланием учиться в университете, так что после неблестящего окончания школы Мозеса Брауна три года Чарльз упорно занимался оккультизмом и обследованием кладбищ.

Он уже заимел репутацию молодого человека со странностями и еще упорнее избегал встреч с друзьями его семьи, чем раньше, много времени посвящая своей работе, которую прерывал только ради поездок в другие города, где он мог найти интересовавшие его сведения. Однажды он отправился на юг, чтобы поговорить со старым мулатом, который жил на болоте и о котором в газете была напечатана любопытная заметка. Он посетил деревушку в Адирондаксе, где еще хранили верность старым и непонятным обрядам, однако в Старый Свет, куда он рвался всей душой, родители его не отпускали.

В апреле 1923 года Чарльз Вард стал совершеннолетним, а до этого он получил небольшое наследство от дедушки с материнской стороны, так что решил наконец совершить до тех пор невозможное путешествие по Европе. О своем предполагаемом маршруте он не сказал почти ничего, разве что его занятия требуют посещения разных мест, но обещал обо всем писать своим родителям. Когда они поняли, что отговорить его не удастся, то перестали ему препятствовать и даже оказали существенную поддержку.

Итак, в июне молодой человек отплыл в Ливерпуль, получив прощальное благословение отца и матери, которые проводили его до Бостона и долго махали ему с набережной Белая Звезда в Чарлстауне. Письма вскоре подтвердили, что он без всяких неприятностей добрался до Лондона и поселился в хорошей квартире на Грейт-Расселл-стрит, где собирался жить долго, но избегать встреч с друзьями семьи, пока не изучит все интересующие его фонды Британского музея. О своей будничной жизни он почти не писал, да и писать-то, в общем, было нечего. Все его время занимали занятия в библиотеке и опыты, и он упомянул о лаборатории, которую устроил в одной из комнат. О скитаниях среди древностей великого старого города с его старинными соборами и путаницей улиц и переулков, которые то таинственно кружат на одном месте, а то неожиданно выводят на удивительный простор, Чарльз Вард ничего не писал, и родители сочли это добрым знаком, предположив, что он полностью поглощен своими новыми занятиями. В июне 1924 года коротеньким письмом он сообщил о своем отъезде в Париж, куда уже совершил две короткие поездки ради Национальной библиотеки. Следующие три месяца он посылал лишь открытки, поселившись на улице Святого Иоанна и сообщая о каких-то особых поисках в редких рукописях неизвестного частного владельца. Знакомств Чарльз избегал, и никто из туристов не привозил о нем весточки. Потом он перестал писать. А в октябре Варды получили открытку с видом Праги, из которой следовало, что Чарльз уже в этом старинном городе ради одного очень старого человека, который является последним живым носителем загадочной средневековой информации. Он послал свой адрес в Нойштадте, где собирался пробыть до следующего января, а потом отправил несколько открыток из Вены, в которых сообщил, что едет немного восточнее, куда его пригласил один из его корреспондентов и коллег по оккультизму.