Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Вернее, подвел впервые. Теперь Папея смотрела на него с едва скрываемым презрением.

– Ну?

«Что – ну? Ты и сама уже все знаешь!»

Авл молчал, глядя перед собой с тем же презрением. Эта женщина обязана ему всем. Всем. И нечего говорить. Она поднялась до положения консульши, только благодаря его труду и удаче, хотя сама так не считала.

«Ну, где бы ты была со своим хваленым папашей? На третьем ряду скамей в цирке. Да, именно там сидят матери и жены легатов. А ты поднялась до первой, ценила бы!»

Судя по всему, Папея не ценила. Она и так принадлежала к патрициату, ей ли благодарить и кланяться? Она и на мужа-то смотрела, как на безропотного клиента [9] клиент – гражданин, пользовавшийся покровительством знатного семейства и за деньги или другую помощь голосовавший так, как прикажет его патрон. своей фамилии. На ее лице было написано: «Ты не смог. Сорвался, подлец. Теперь объясни, за что тебя терпят?»

И так всю жизнь!

Справедливости ради, не всю. В первые годы брака между ними еще случались горячие схватки. Только потом война приняла холодный, затяжной характер. Каждый занял свою позицию и не намеревался покидать ее.

Авл понимал, что новостям о его разжаловании давно приделали ноги, что до Папеи уже добежали услужливые кумушки, жены клиентов ее семьи, матроны из городских инсул [10] инсула – многоквартирный доходный дом, обычно в три-пять этажей. , и сообщили о том, о чем весь день гудел Сенат, потом Форум и городские рынки.

– Что ты намерен делать?

Странный вопрос. Что делать-то?

– Поеду.

Папея едва не захлебнулась от негодования.

– Как? Разве ты не воспротивишься? Надо опереться на мою семью, прибавить твоих сторонников в Сенате… – Она осеклась. Быстро, как кошка, соскочила с ложа, приблизилась и заглянула ему в лицо. Так и есть. Раздавлен. – Ты ничего не будешь делать, – констатировала женщина. – Ничего, ведь правда?

«Ты ничего не понимаешь». – Он не знал, как, и не умел объяснить. Давно уже не пытался. Чтобы что-то делать, надо переждать, собраться с силами, подтянуть резервы, нужных людей… Сейчас он хуже, чем раздавлен. Ошеломлен. Выбит из седла. Лишен дара речи.

Папея смотрела на мужа, и по ее лицу расползалась уже не презрение, а какая-то гадливость. Слов нет, она права. Он мерзок сам себе. Никто-никто не знает его лучше этой холодной, нечувствительной к чужой боли стервы. За двадцать лет выучила. Каждый изгиб души, каждую черточку лица, каждую интонацию в голосе. Циничная, полная отвращения к нему сука!

Сейчас она застала его в ужасный момент. Такие он старался ей не показывать, переживал сем в себе. Но, кажется, она не удивлена, словно давно ожидала от него трусости, низости, бессилия.

Таким она его и представляет – жалким, но не заслуживающим даже жалости. А разве он дал ей хоть раз жалость? Трудных моментов было много. Смерть отца. Смерть их общего сына Луция, погибшего в Паннонии, далеко от дома. Конец женственности, когда муж обязательно должен быть рядом и объяснить, что ты дорога ему любая. А он не был, закрылся, ушел. Его никогда нельзя было доискаться – занят. А дома – достучаться – закрыт. Теперь не на что пенять. У нее нет для него ни слов, ни утешений, ни даже дружеского молчания.

Обняла бы. Нет. Не будет. И все это он заслужил. Сам. Своими поступками. Понимает.

Но сердце-то не смиряется.

Совсем поздно ночью Авл покинул дом. Он так и не попрощался с детьми. Дочь Туллиола впорхнула в комнату, чмокнула отца в щеку, скорчила матери противную рожицу, какую корчат любимые, но взрослые дети, мол, я тебя вижу, хотя еще не простила за нашу последнюю ссору. Вторую дочь Целлу проконсул не застал. Ну и слава богам! Уж очень заносчива, прямо, как мать. А вообще после смерти сына Луция у него детей нет. Корнелия ладно, пусть будет. По крайней мере, не исключает его самого из числа живых.

Накинув на голову темный край плаща, он вышел на улицу. Один. На углу маячила длинная фигура Валерия Друза, его, возможно, единственного настоящего друга. По-иному и не могло быть: они прошли вместе от Гиркании до Железных Врат. Такого заместителя не рождала еще земля. Авл это знал, но даже тут находил, в чем себя винить. Он никогда не давал Друзу вышагнуть вперед, не отпускал от себя, ревновал к успеху, считал едва ли не своей собственностью. Теперь тот снова не подвел. Даже сомнения не допустил. А вот проконсул допустил: не сломал ли он друга, не передержал ли при себе? Не сделал ли зависимым? Не лишил ли собственного лица? Благо его, Авла, лица хватит на весь Вечный Город!

Теперь только Валерий знал, куда и зачем собирается друг. Дорога лежала за Авентин [11] Авентин или Авентинский холм – одна из семи возвышенностей, район населенный богатыми и знатными семьями. , к старой стене, где очень далеко от людных улиц, от разморенных дневной жарой толп, готовых гулять всю ночь в огнях смоляных чаш и целоваться, наклонившись из лодок над цветными от сполохов водами Тиброны.

Огни кончились, мощеные улицы тоже. Миновали окраины. Грязные кривые подворотни. Двое шли, положив руки на короткие мечи, спокойно и уверенно, как знающие цену своей силе люди. Бойтесь нас, говорил их облик, бегите от нас. Оба были уже в тех чинах, которые предполагают езду верхом, но ухватки и шаг выдавал в них пехотных командиров – далеко и долго они умеют идти, не уставая, и вступать в бой прямо с марша.

Так друзья дошли до старой Сервиевой стены, которую теперь перестроили в акведук, доставлявший в город воду. Собрались слабые облачка, начал накрапывать дождь. Дорогой они молчали, Авл не испытывал желания говорить, Друз – его тревожить. Так было всегда: плохо – проконсул уходил в себя. Солдаты-простаки считали, что в подобные минуты к командующему приходят озарения от богов. Может, не такие уж они простаки? Валерий и сам не раз видел, как друг впадал в состояние, близкое к оцепенению. Где-то глубоко-глубоко теплилась жизнь, там он говорил с давно ушедшими людьми, встречался, спорил, ругался, заключал союзы, не выходя из собственного тела, только в голове. Словно проконсул постиг величайшую тайну: мир внутри ничуть не меньше, чем снаружи. А он сам – только звено, перемычка между двумя реальностями, обе из которых равнозначны. Авл – то, чего и быть не может – чудо с небес. Так думал Друз, и потому служил верой и правдой.

Странное чувство, будто ты привязан не только к подателю земных благ, а к оракулу, который никогда не ошибается. Непогрешим. Но ведь вот ошибся… Эта мысль разрывала Друзу голову, разрывала его преданное сердце. Как же так? Проконсула предали боги? Не дают советов? Обманывают? Отвернулись от него?

Не потому ли, что он сам отвернулся от них?

– Пришли, – Мартелл указал на темную арку, образованную выпавшими из-под стены камнями. Вниз уводили осклизлые ступени.