Михаил Кормин - Красная река, зеленый дракон [litres]

– Так вот, у него родственники, где-то за городом живут. Мать регулярно созванивалась, даже приезжала. Но теперь, где-то неделю назад, перестала выходить на связь. И пациент утверждает, что ему нужно встретиться с Вами. Больше ни с кем он говорить не хочет, и утверждает, что должен передать Вам что-то важное. По этому поводу и звоним. Никишина Елизавета Федоровна, это ведь Вы?

– Да, я. Мне можно с ним сейчас переговорить?

– Нет, к сожалению. Можно организовать только личную встречу в приемный день.

– А приемные дни у вас?..

– Сегодня, до восемнадцати. Либо в следующую среду. Вы когда подъехать сможете?

– Я вообще-то в Гатчине живу. Можно сегодня?

– Конечно. Только через главный вход, пожалуйста. А то многие путают. Это около Удельной, метро совсем рядом. Знаете?

– Да, я разберусь.

– Спасибо большое. Только с часу до двух обед на вахте, Вы либо раньше, либо позже уже.

– Да, спасибо. Хорошо.

Лиза выключила телефон. Спрятала его в сумку. Вздохнула, ощутив, что если она проговорит сейчас хоть слово, то голос ее задрожит. Получается, Костя помнил ее номер телефона. Помнил о ней все это время. Не забыл, и даже ждет. И увезли его, получается, в сумасшедший дом, в «Скворечник». Туда, где за бетонным забором стоят деревянные корпуса психиатрической лечебницы, существующей в Петербурге уже больше ста лет. Ужасаясь этому, Лиза в глубине души была рада тому, что случилось именно так. По крайней мере, он жив. И помнит, помнит про нее. Все прочее казалось уже не важным.

Поднявшись со скрипнувшей ветхой лавочки, Никишина стала пробираться между проржавевшими оградками к храму, вокруг которого земля была вымощена плоскими круглыми булыжниками. И заспешила прочь с кладбища, мимо белых церковных стен, доски объявлений с расписанием служб и экскурсий по памятным захоронениям, мимо гревшегося на солнце рыжего пушистого кота и дворника.

А дворник отложил в сторону метлу, чтобы немного передохнуть. Он провел ладонью по короткому белоснежному ежику волос. Приложил руку к темным бровям домиком и посмотрел на крутую южную лестницу – туда, где сбегала вниз по ступеням, уже чистым от прошлогодней листвы и хвои, Елизавета Никишина. Чтобы, оказавшись у подножия Церковной горы, направиться в сторону метро. Тени от не покрывшихся еще молодой зеленой листовой берез плясали на смуглых, в глубокими морщинами, щеках старика.

На белый крест на могиле Бадмаева сел черный, желтоклювый дрозд.