Рене Ахдие - Падший [litres]

– Укротительница зверей, – говорю я, вспоминая.

Она кивает.

– И что же это был за трон? – спрашивает Джей.

Моргнув, Одетта закрывает глаза, точно мысленно вспоминает.

– Трон был золотой, – говорит она, – только странный. Словно покрытый лозами, которые переплетались наверху, образуя что-то пугающее.

Арджун подскакивает к ней.

– А ты помнишь, как выглядела вершина трона?

– Походила на что-то… с рогами. Не такими рогами, как у дьявола, они больше были похожи на оленьи рога.

Джей ворчит:

– Тогда все складывается именно так, как желает леди Силла.

– Что ты имеешь в виду? – Морщинки собираются на лбу у Одетты.

– Правительница Сильван Уайль давно мечтает объединить Зимнее и Летнее королевства под одним флагом, и, похоже, она хочет, чтобы именно ее дочь правила этими двумя королевствами, – говорит Джей.

Из груди Одетты вырывается смех.

– Это ты так шутишь? Неудачная попытка, попробуй еще раз.

– Я вовсе не шучу, – отвечает Джей. – Это самый логичный вывод из всех.

– Ну… тогда… это абсурдно, – начинает сердиться Одетта. Она тычет пальцем в Арджуна. – Он всегда говорил, что Летнее королевство презирает этириалов. А их правительница вдруг захотела посадить одного из полукровок на трон?

– Разве у леди Силлы нет других детей? – спрашиваю я.

Арджун отрицательно трясет головой.

– Волшебницы стихий уже на протяжении полувека страдают от проблем с продолжением рода. Именно поэтому многие из них выбирают в любовники смертных. Человеческая кровь, очевидно, увеличивает шансы ребенка на выживание. Именно по этой причине моя мать выбрала моего отца. Дети очень ценятся высших королевских родов.

– Si les enfants sont precieux [111], то почему они так жестоко обращаются с этириалами? – спрашивает Гортензия.

Арджун пожимает одним плечом.

– Таковы нравы в землях Сильван Уайль. Подозреваю, они презирают этириалов за то, что те так жизнестойки. Презирают нас за то, что мы обладаем даром бессмертия, но нам не пришлось за него бороться. А может, они хотят нами управлять при помощи последнего преимущества, что у них осталось: чистоты крови.

Гортензия плюет в пустоту.

– Тогда это та же болезнь, что процветает среди смертных. Одержимость чистотой. Попомните мои слова, это их погубит.

Я слушаю их разговор. Несмотря на то что сведения о происхождении родителей Селины для меня не новость, я все еще не знаю, как ко всему этому относиться. Быть может, мне следует просто рассказать обо всем Селине и предоставить ей право выбора. Однако другая часть меня, мое подсознание, желает защитить ее от всех этих ужасов. Часть меня хочет держать ее подальше от этого проклятого мира и его опасностей.

– Восемнадцатилетие Селины меньше чем через восемь недель, – говорю я, не обращаясь ни к кому конкретно, и устремляю взгляд в стену.

– А это означает, что независимо от того, что ты решишь сделать или сказать, ты все равно не сможешь изменить ход событий, – отвечает Одетта. Она протягивает ко мне ладонь и кладет ее мне на предплечье. – Перестать винить себя во всех неприятностях, произошедших в жизни Селины.

Я смотрю на нее искоса.

– Разве плохо, что я хочу оберегать тех, кого люблю?

– Плохо лгать, – говорит Джей, по-прежнему сидя на стуле на другом конце комнаты. – Не скрывай правду от Селины только ради того, чтобы потешить собственное эго, Себастьян.

Гортензия одаривает его сердитым взглядом, а затем тоже поворачивается ко мне и говорит:

– Послушай предательского chaton [112]. Может, в моих глазах он не лучше корма для скота, но бывают времена, когда он говорит правду. Расскажи Селине все, что знаешь. И пусть она сама принимает решение. Так поступают хорошие мужчины. Те, кто доверяет сердцу и разуму женщины, которую любят. – Напряженность мелькает в ее карих глазах. – Не делай ее историю своей собственной.

Ее последние слова обжигают, точно удар в живот. Если бы Никодим был сейчас здесь, он бы поступил именно так. Его гнев от предательства Джея затмил бы все остальные чувства и мысли. Он бы сделал так, чтобы каждая история была историей о нем.

Нет, я не стану подражать своему дяде.

Я по очереди смотрю на каждого из своих братьев и сестер. Думаю о каждом из них, о том, что делает их теми, кто они есть, о том, что делает меня тем, кто я есть.

Теперь я точно знаю, как следует поступить.

На протяжении всего рабочего дня в магазинчике Селина ругалась сама с собой. Она дала обещание никогда больше не разыскивать Бастьяна Сен-Жермена. Она поклялась, что забудет о его мире, оставив его в прошлом вместе со всеми проблемами. Но оставался один вопрос: обязана ли Селина сдержать обещание, данное ему? Обязана ли она быть ему верной? Или же дело тут не только в чести и достоинстве?

Честь и достоинство не особо-то помогали Селине в прошлом. Честная девушка ни при каких обстоятельствах не покинула бы Париж после того, как совершила убийство. Честная девушка предстала бы перед судом в надежде, что правда восторжествует и удача будет на ее стороне.

Смехотворно. Когда удача оказывалась на стороне бедной молодой девушки, если на другой стороне был богатый юноша с титулом?

Селина ничем не была обязана ни одному мужчине. К середине дня она пришла к выводу, что верность и честность – полный бред, если они мешают ей жить так, как она хочет. Как только магазин закроется, она отправится в ресторан «Жак» и снова потребует поговорить с Бастьяном.

Через час Селина поменяла свое решение. Как ни противно ей было это признавать, Бастьян был прав. Она уже обладала всей информацией, которая была ей нужна. Сумасшедший, причинивший ей столько боли, уже мертв. Она в безопасности. Если прекратить уповать на чудо, вероятность того, что память внезапно вернется к Селине, ничтожна мала. Так что пришло время двигаться дальше, нужно начинать жить в настоящем, а не в прошлом. Нужно выбрать Майкла Гримальди и строить с ним будущее на светлой стороне.

Остаток дня Селина вела себя как настоящая грубиянка. Как раз перед закатом, когда Антония попросила ее что-то повторить, Селина огрызнулась как какой-нибудь несносный школьник.

– Мне хотелось бы знать, – задумчивым голосом начала Элуиз, – какая муха тебя укусила.

Селина от этого рассердилась еще больше:

– Какая муха?

– У нас здесь… муха? – взвизгнула Антония, содрогнувшись, ее черная коса закачалась словно маятник, когда она судорожна начала осматривать все углы магазина.

Элуиз поджала губы.

– Если хочешь рассказать, что тебя так беспокоит, то просто расскажи. У меня нет ни времени, ни желания выпытывать у тебя правду, Селина. – Она мрачно усмехнулась. – В конце концов, я не Пиппа.

От того, как Элуиз посмотрела на Селину сверху вниз, ей захотелось либо сбежать, либо огрызнуться. И корона из свернутой косынки на голове Элуиз совсем не помогала. Казалось, будто королева собственной персоной осуждает Селину.