Андрей Буровский - Сибирская жуть-3

— Стой! — на этот раз орали оба.

Бич шагал, как будто заведенный.

И тогда Степан Петрович выстрелил из второго ствола, с расстояния меньше трех метров. Громыхнуло чуть менее страшно, потому что во втором-то стволе была пуля. Центрированная пуля весом 9 граммов, на крупного зверя, и сразу за выстрелом раздался странный скрипящий звук, который невозможно описать, — звук пули, разносящей череп. Бич полетел на землю, трепыхаясь, как тряпичная кукла, и дальше всего у него была закинута голова, потому что пуля ударила над переносицей и снесла все, что находится выше.

Эхо замирало за стволами, а тучи вроде чуть-чуть разошлись, и даже стало чуть-чуть светлее.

— Лихо вы его! — бросил дядя Костя, сунул револьвер в кобуру… И тут же выхватил обратно, руки бича шарили по траве, ноги мерно двигались, как будто он куда-то шел.

— Кто кого лихо!

Голос у Степана Петровича стал вдруг низким и хриплым, совсем не такой, как обычно. А бич продолжал странно двигаться — бесцельно, непонятно, неприятно.

Дядя Костя подходил к лежачему, и надо было видеть, как он шел: классическая поза, сторожкость в каждом движении, наготове оружие… Ноги бича стали дергаться как-то еще более странно, вроде в стороны, да еще стали мелко вздрагивать. Дядя Костя подошел вплотную, взглянул…

— Степан Петрович, подойди…

Голос у дяди Кости тоже изменился и стал странным.

Дяди, конечно, не знали, что все это время дети стояли, а когда пошла стрельба — присели в траву за кустами, метрах в двадцати — двадцати-пяти от того места, где упал бич. Они все видели и, естественно, очень хорошо слышали все разговоры убийц.

— Никто все равно не поверит… — сипло сказал Степан Петрович. — Хоть это предъяви, а не поверят.

И он вяло ткнул рукой в лежащее на земле тело.

— А как я обо всем начальству доложу? — Голос дяди Кости стал даже не странный, а жалобный. — Всегда думал, что так не бывает…

— А я и сейчас думаю, что так не бывает; себе не верю, Константин, глазам своим…

— Верь не верь…

— То-то и оно. Вот те и бич!

— Слушай, а куры ему зачем?

— Непонятно…

— Тут все непонятно. А смеяться над нами будут…

— Будут. Тут к бабке не надо ходить… Даже когда поверят.

Степан Петрович закурил; получилось у него с третьего раза, и он даже весело хмыкнул, глядя на трясущиеся руки.

— Что, после медведя не бывало? — усмехнулся дядя Костя.

— Не бывало… А вот знаешь, Константин, я когда молодой был, у нас в колхозе было как-то: овинный ходил. Хочешь верь, хочешь нет, а вот ходил, одного даже за руку схватил. Видно было, что когти, и знали все, что подрать больше некому, а думаешь, поверили ему?

Дядя Костя молча помотал головой.

— То-то…

Взрослые еще помолчали несколько секунд, и даже дети видели — они и хотят что-то сказать, и боятся.

— В общем так, — заговорил дядя Костя, набрав воздуха полный рот, словно собирался прыгать в воду. — Я так думаю: этой штуки вообще быть не должно… Ни к чему, да и знаешь, Петрович, ведь засмеют… Всю жизнь так и проходим: «Это которые покойника второй раз застрелили!», «А расскажи, Петрович, как ты с зомби воевал!».

Эти слова, как бы сказанные кем-то, дядя Костя смешно выделил голосом, а Степан Петрович энергично кивал.

— В воду его… — прохрипел Степан Петрович наконец.

— Если не всплывет…

— Камнями!

— Да ты дослушай! Вон на берегу сарай для лодок, и там я днем видел топор… Уловил?

— Ага! Тогда давай… это… отнесем?

— Так прямо, руками?!

Дядя Костя содрогнулся от брезгливости.

— Ишь, затрепетал! — добродушно усмехнулся Степан Петрович. — Давай схожу, мешков принесу, если боишься голыми руками.

— Не боюсь, а вот… сам видишь.

Степан Петрович пожал плечами, пошел к знакомому ребятам сараю, скоро принес топор и несколько мешков. Пока его не было, дядя Костя отошел от того, что лежало. А инициатива, как видно, переходила к Степану Петровичу, и именно он взял топор.

Лезвие шло в то, лежащее, даже не как в полено, а скорее как в гнилой пень: легко шло, и почти не было звука. Топор опустился несколько раз, и Степан Петрович стал кидать в мешок какие-то бьющиеся, извивающиеся куски серо-коричневого цвета. Дядя Костя глянул, и схватился за живот руками.

— Не здесь! Давай в воду трави!

Дядя Костя согласно кивнул, побежал на берег Енисея. Туда же направился и Степан Петрович с шевелящимся мешком на спине.

Уж кто-кто, а дети превосходно знали, сколько нужно времени пройти по этой тропинке на берег и обратно. И не были бы они дети предприимчивой Дарьи, если бы не сбегали к останкам. Лежало там, правда, немного: какие-то страшно сухие ошметки, происхождение которых дети и не пытались угадать, что-то вроде шланга, но тоже сухого, сморщенного; обрывки такого же цвета ткани, изрубленной и смятой топором, — значит, разрубаемый был все-таки одет.

Но самое сильное впечатление оказала на детей ступня ноги. Одна нога лежала почти не порубленной, а вот другую Степан Петрович аккуратно разрубил в трех местах, и каждая часть сама по себе судорожно сокращалась, дергалась, как будто пыталась ползти. И непонятно, что было страшнее — пальцы ноги, которые как будто пытаются пощекотать ступню, или перерубленная сухая мышца, которая ритмично сокращается, дрожит на сухожилии и все никак не остановится.

Это зрелище преследовало детей еще много лет спустя и приходило к ним во снах, трудно сказать, к кому чаще.

Ни крови, ни любой другой жидкости, без которой не обходится разделка трупа, не было на траве. Все было страшно сухое, неживое, и в то же время это, безусловно, были части человеческого тела. Легко было понять, что части тела того самого бича.

Вернулись дяди, прошли в двух шагах от места, где, затаившись, сидели дети. У дяди Кости глаза красные, но в этот раз взвалили мешки уже двое.

— Легкий какой…

— Может, он уже тыщу лет лежал, за столько времени высохнешь тут, — философски заметил Степан Петрович.

Дети были умные и хитрые, и они снова пропустили дядей мимо себя. Дяди прошли без топора и мешков и говорили между собой про то, как скажут в садоводстве: что вот, стреляли в бича, потом еще долго гнались, а он снова непонятно как ушел.

Дети выждали несколько минут и побежали домой, сделав крюк. Было уже совсем темно, а садоводство с энтузиазмом слушало дядю Костю со Степаном Петровичем, и никто не заметил, куда пропали и как вернулись домой дети.

С тех пор Миша и Катя очень выросли. Мише теперь четырнадцать лет, а Кате так вообще шестнадцать; она кончает школу и собирается в торговый техникум. Происшедшее с ними дети, конечно же, никак не забыли, и непонятные обстоятельства дела сильно раздражают их… особенно Катю. Ведь Катя — серьезная девушка, мамина помощница и совсем не дурочка, верящая в привидения. Катя и рассказала мне эту часть истории, когда мы познакомились у ее дачных знакомых, и я на ее глазах стал расспрашивать людей — не сталкивались ли они с какими-то необычными ситуациями? Всплыл вопрос, зачем мне это надо. Ах, для книжки! И одни стали плеваться, а другие вспоминали разные любопытные случаи.