Андрей Буровский - Сибирская жуть-7

Лена принимала и путешествие, и новые для нее места — казахстанскую степь — как всякий молодой и душевно здоровый человек, то есть с огромным интересом. Здесь, меньше чем в сутках езды от Кемерово, очень был заметен юг: вроде бы всего три градуса южнее Кемерово, а солнце стоит непривычно высоко, все залито пронзительным светом; Лена вспоминала невольно Украину, юг России, куда возили ее в детстве.

В синеве парили орлы… По крайней мере, Лена так называла для себя этих огромных птиц. Наташа со смехом уверяла, что это коршуны, а орлы гораздо больше.

Только тут, в Семипалатинской области, Лена сообразила, что слово «казашка» применительно к ее подруге действительно что-то означает. Лена выросла в Кемерово, родственники жили в Барнауле, а состав населения этих городов такой, что Высоцкий глубоко прав:

Лена привыкла, что всяких народов бывает много, но все они друг на друга неуловимо похожи и разницы особой нет. Только тут до нее вполне дошло, что юрта — это и правда такое жилье, а не местное название пятиэтажки, что опыт жизни ее подруги кое в чем совершенно иной, чем у нее самой, у Лены.

Мало того, что, во-первых, в летнее время они и правда жили в юрте, а там все устроено совсем особенным образом, не как в квартире.

Во-вторых, родственников у Наташи было очень много, гораздо больше, чем у Лены. Все эти родственники приходили и приезжали, и со всеми надо было сказать хотя бы несколько слов.

В-третьих, тут были совсем особенные отношения… Приехал, к примеру, дед Наташи, совсем необразованный старик; он и по-русски-то говорил плохо. Имя-отчество деда запомнилось, как Керберды Мамаевич… А может быть, на самом деле было и не совсем так. Но главное, деда все очень уважали, и его слово было страшно важным. Дед смотрел на Лену так внимательно, что ей стало неловко, потом отвел свои светло-желтые, птичьи глаза, отвернул темно-смуглое плоское лицо, что-то сказал… И у всех тут же напряженное выражение сменилось улыбками, довольным смехом, одобрительными кивками.

Потом Наташа объяснила Ленке, что это дед ее признал. Сказал, что, видно, Лена и правда любит Наташу, надо ей помогать, и что все родственники обрадовались. Лена вовремя поймала себя за язык: ей очень хотелось спросить, а что, если бы дед ее не признал? Тогда ей что, пришлось бы сразу уезжать? Но Лена девочка была умная (и выросла в умную женщину); этот вопрос она задала Наташе уже зимой, когда обе учились в университете.

Во второй половине августа под Кемерово летали паутинки, а тут еще вовсю сияло лето, стояла жара под небом, выцветшим до цвета промокашки или старых солдатских кальсон. Стрекотали кузнечики, страшно хотелось купаться. А на излучине реки, недалеко от водопоя, виднелись выходы скал, и на этих выходах девицы без труда нашли писаницы. Часть сюжетов девушки уже знали по работам в Кемеровской области и в Красноярском крае: колесницы, бредущие быки, лучники стреляют друг в друга или куда-то в белый свет, скачут всадники.

— Ленка, это же скифы!

— Не-а… Вот не скифская деталь, и вот…

Быстро договорились, что «эту прелесть» надо показать «знающим людям», а для этого — скопировать. Родственники отнеслись к этому с чувством юмора: что, надо много бумаги? Рулон? Пожалуйста, играйте в археологов…

Девчонки с упоением снимали писаницы; приятно было применять то, чему их учили три года, и если уж говорить честно, то весь день заниматься им было как-то особенно и нечем. А тут — речка, купание, орлы в небе, писаницы…

Весь день работали (вперемежку с болтовней и с купанием), а под вечер что-то погода начала изрядно портиться. То за три дня вообще на небе не было ни облачка, а тут покатились какие-то сизые тучи, даже погромыхало в отдалении.

На второй день погода продолжала портиться, и вся эта картина девчушкам уж очень напоминала Косоголь! Собирались тучи, уже не только вдалеке, на горизонте. Над головами тоже ходило сизое, на глазах темнеющее безобразие, и вид у неба становился все неприятнее: сразу видно, что вот-вот польется. Появились комары, и это были насекомые, мало похожие на тихих сибирских комариков: рыжие, колоссальных размеров, они налетали с невероятной скоростью, прямо как «летающие крепости».

Девушки думали уже бежать в поселок, к домикам и юртам, как вдали показался всадник — огромный, грузный, он, казалось, был крупнее мелкой, плотно сложенной казахской лошадки. Ехал он шагом, пожалуй, даже торжественно. Хотя, конечно, с таким-то пузом волей-неволей будешь откидываться в седле и держаться с величием хана.

Дедушка Керберды Мамаевич подъехал к писанице, молча бросил Наташе повод, подошел к камню, присел. С минуту старик доставал папиросы, закуривал, а девушки стояли, переминаясь с ноги на ногу. Величавые, спокойные движения Керберды показывали яснее слов — этот человек никогда в жизни не торопился и не умел этого делать.

— Наукой занимаетесь?

Керберды обращался почему-то именно к Лене, а Наташа только переводила.

— Занимаемся, дедушка, занимаемся…

Тон у Керберды был такой, словно Лене был не двадцать один год, а лет самое большее тринадцать. А она сама не понимала, почему ведет себя, как подросток, а не знающий себе цену солидный специалист.

— Хорошее дело, хорошее… А тебе сильно дождик нужен, девочка?

— Не-а…

— Ну вот, и мне совсем не надо дождик… А как не делать дождик, знаешь?

— Не-ет…

— Тогда уважать надо… Понимаешь?

— Как… уважать?

— Ну вот так…

Дед с кряхтением поднялся, шагнул к лошади, потащил из-под седла какую-то пеструю тряпочку. Подозвал жестом Лену и на ее глазах развернул тряпку, достал из нее… кусок сала. Сразу видно, что старого сала, прогорклого, и по степи распространился не самый дивный аромат.

— Вот смотри, как надо… А то у меня внучка ученая, она не умеет…

Переводя эти слова, Наташа потупилась, а Лена посмотрела на нее с невольным сочувствием. Странно было видеть в действии самый настоящий кочевой феодализм, тот самый, о котором рассказывали в институте на лекциях, с пережитками родоплеменного строя. На глазах у Лены глава феодально-родового клана не очень щадил личное достоинство младшей соплеменницы. И даже не очень заспоришь с ним… и через переводчицу не очень заспоришь, и вообще…

А глава клана, к изумлению Лены, стал что-то бормотать по-казахски и при этом тер салом по лицам изображенных человечков, по мордам быков и баранов, по непонятным изображениям. У Лены обмякли ноги, когда она поняла, что же делает Керберды Мамаевич.

— Теперь ты сама.

Лена взяла желтое вонючее сало из темно-коричневых пальцев деда, больше всего похожих на сардельки, ткнула в еще не протертые изображения. Керберды что-то бормотал.