Юлия Сова - Путь веры

Наблюдая бесславные потуги своего отца участвовать в построении новой действительности, заметно поглощающей все выстроенные советским обществом основы, его попытки выстроить альтернативные методы бытия хотя бы в рамках собственной семьи, Митя видел не героя и не антигероя в нём, но лишь одного из безликой толпы, поддерживающих позицию силы. Какой силы? Да той, какая была на текущий момент мощней. У Романа Андреевича не было собственной позиции, он мог быть только тенью.

Его попытки возглавить какие-то протестные движения были обречены на провал с самого начала, хотя бы потому, что у него, как у следователя из нашумевшего детектива братьев Вайнеров, его происхождение и семейная история были на лбу написаны. Только вот слова были неподходящие. Цветов-старший, Андрей Васильевич, в представлении общества был классическим антигероем, а сын, не сумевший ни исправить отца, ни формально убить его, уничтожив опоры прежних отживших схем, сам приписывался к кластеру ненавидимых обществом антигероев.

Он хотел бы быть тенью героя, но даже и для этого нужен был хотя бы один самостоятельный шаг, отделиться, а на него он способен не был. Вот и приходилось сыну комитетчика, с послужным списком, по сей день находящимся под грифом «Секретно», служить бесправным фоном, максимум способным на мелкие незначительные выпады, но не на поступок.

Восьмидесятые прошли неприлично быстро, не оставив в памяти серьёзных воспоминаний.

Мать по-прежнему ходила на работу каждый день без смысла и радости, лишь бы не находиться дома. Отец числился одним из директоров в совете директоров крупной металлургической компании, в которую благодаря протекции Андрея Васильевича в своё время успешно вписался пересидеть сложные времена, так сказать. Однако какая большая разница: Митя всю жизнь наблюдал, как к деду приходили какие-то люди, с которыми он о чём-то подолгу беседовал в кабинете. Приезжали иностранцы, посещали люди в погонах, неизменно выказывая ему свой пиетет. Создавалось впечатление, что давно вышедший на пенсию Андрей Васильевич оставался действующим полковником Комитета, от которого зависели все ключевые решения. А его сын, Роман Андреевич, и в совете директоров был столь же незаметен, как на своей школьной фотографии.

В какие-то периоды Митя отчаянно жалел мать, вместе с ней переживая постоянное ощущение униженности из-за такого отца и мужа. В иные ненавидел её за слабость и безволие. И только со временем, когда осела пена дней, понял, что его личные переживания на самом деле не имели никакого отношения к родителям. Это было ощущение собственной неуместности в предложенных обстоятельствах, тем и бесило.

Роман Цветов не часто принимал участие в жизни семьи и сыном практически не занимался. Лишь иногда, получив очередную взбучку от деда, рьяно принимался за воспитание Мити, срывая на нём зло и отыгрывая собственные комплексы. Свою жену он и вовсе давно перестал замечать. Митя никогда не видел, чтобы родители хотя бы разговаривали друг с другом, не говоря уже о совместных выходах куда-нибудь.

Только в отдельные даты – на 9 Мая, в день смерти матери Романа и на Новый год – в их доме случалось что-то подобное семейным обедам, на которых звучали воспоминания и поднимались бокалы. Радости эти «торжества» никому не приносили, но для чего-то, видимо, были нужны. Иногда мальчику казалось, лишь для того, чтобы, когда звонил телефон, а в такие даты деду всегда много звонили, на том конце трубки слышали, что в комнате собрались все члены семьи.

Фон. Иллюзия жизни. Искусственная, «наложенная» дорожка на мёртвую тишину безжизненного дома.

Память человеческая непроста. Порой мы запоминаем события, нас не касающиеся, а что-то предопределившее всю жизнь стирается, будто и не происходило вовсе. Нам кажется, мы видим и запоминаем лица, но на самом деле считываем лишь образ. Мы думаем, точнее, нас убедили в том, что память в нас появляется лишь с того момента, когда мы немного подрастаем, начинаем мыслить и что-то соображать.

Однако ложность таких утверждений демонстрируют примеры людей, имеющих воспоминания о ранних эпизодах детства. Например, могут помнить цвет и детали помещения, в котором родились, или предметы, какие могли видеть только в первые дни жизни. Таких примеров множество, но, как и возможности человеческого мозга в целом, освещать для широкой общественности их не спешат. Зачем? Знание – сила, а силой сложнее управлять.

В возможностях памяти Мите пришлось убедиться, когда в школе на уроке истории демонстрировали документальные кадры о Великой Отечественной войне. Среди множества лиц фашистских офицеров он сразу же различил Германа, немецкого друга деда, неоднократно бывавшего в их доме, приезжавшего персонально к Андрею Васильевичу из ФРГ, где проживал. Причём даже в те времена, когда в СССР был «железный занавес». Но для таких, как Андрей Васильевич Цветов и, видимо, как его немецкий товарищ, это ничего не означало.

Задать вопрос при всём классе, спросить фамилию Германа и, вообще, узнать, чем конкретно он знаменит, Митя тогда не решился. Но близость дедушкиного друга к Гитлеру на снимке озадачивала и немного пугала его. Риторика образовательной системы на тему Второй мировой войны не славилась разнообразием и тем более неоднозначностью подачи информации. Полюса врагов и героев изначально строго определялись, и школьникам дозированно выдавался необходимый минимум информации, без малейших шансов рассуждать или спорить. Хотелось ли спорить Мите? Прежде всего, ему не хотелось спорить с главным человеком своей жизни, дедом. А то, что Герман его друг и, по всей видимости, весьма интересный человек, он мог убедиться сам.

В тот день, вернувшись из школы домой, со свойственным детям непосредственным максимализмом он спросил деда: не фашист ли Герман?

На всю жизнь он запомнил то выражение лица и глаз деда. Наверное, не нашлось бы более точного образа, чтобы передать одновременное состояние ужаса, гнева и… И чего-то ещё… Митя не мог тогда понять чего.

Дед долго молчал. Набил трубку, прогнал Митю из своей комнаты, курил… А потом позвал снова и протянул ему небольшую старую фотокарточку, обрезанную с одного края. На ней, возле стола, на котором лежал человек, до груди укрытый белой простынёй, стояли мужчины в белых халатах и о чём-то оживлённо переговаривались. Только двое – человек на столе и один из мужчин в белом халате – смотрели в камеру и улыбались.

– Не узнаёшь? – спросил дед.

– Нет… Кого я должен узнать?

– А ты приглядись.

Митя ещё раз внимательно всмотрелся в фигуры изображённых. Несмотря на возраст фотографии, печать была отличная, снимок чёткий. И тут он наконец разглядел: лежащий на столе человек – это его дед, а на груди стоящего рядом мужчины в незастёгнутом белом халате отчётливо читается эсэсовский орёл.