Сергей Сироткин - Путь. Часть 3. Последняя мысль

Я окинул взглядом округу и обнаружил: плато, окруженное скалами – всего лишь огромный кусок материи, которая в своё время не стала миром. То ли, как неудавшееся творение Тьмы, то ли, наоборот – по её оригинальному замыслу, этот островок, оторванный и отличающийся от многочисленных миров Сущего, приютил бесов с пожирающими их после смерти падальщиками, продолжая своё вечное и бесцельное блуждание по просторам столпа. Это показалось несколько знакомым и, наверное, поэтому весьма печальным. Исковерканный мирок, скрашивающий унылое одиночество присутствием ненасытных тварей, которым он был безмерно за это благодарен, конечно же, походил на меня – на самоубийцу, потерявшего жизнь и приговорившего самого себя на подобное одиночество, только без малейшей возможности прикоснуться к жизни, пусть даже такой, как паразиты. Может, Сущее намекало сейчас, что одиночество не цель жизни, а всего лишь лекарство от самого же себя. И действие этого лекарства категорично – или сгинешь, или исцелишься.

Так я впал в некое забытьё, погрузившись в раздумье и прислушиваясь к новым ощущениям души, которая подобно упырю неустанно впитывала из Сущего потоки переживаний, эмоций, а также силы столпов, что, переплетаясь между собой, служили невидимым остовом бытия.

Витая над тускло светящимся островом, я верил, что переместился сюда не случайно, так как снова начинал свой путь во Тьме, с той же самой точки в Сущем. И как в прошлый раз чего-то не знал. Не знал, чем обязан вручению новой бессмертной души. Но точно чувствовал: моё место здесь, и только здесь, с этой стороны кромки… Иначе продолжал бы бессмысленно блуждать в Пустоте, подобно этому оторванному от других миров плато.

Ночь уже давно окутала храм своим прохладным покрывалом, наполнив вершину горы звенящей тишиной, которую изредка нарушал сап монахов, да монотонная, но весьма успокаивающая песня сверчка, временами старающегося звучать громче, будто он состязался с сопением многочисленных соседей. А постояльцы, не слушая и не обращая внимания на запечного музыканта, витали в своих далёких, неуловимых снах. И только Асу не спалось этой ночью. Он остановил на потолке свой взгляд, постепенно устремившийся в пустоту, и незаметно для себя погрузился в то и дело накатывающую тревогу. Откуда она взялась – послушник не знал. Потому усиленно пытался понять её причины, чтобы освободиться от удручённого состояния. Но всё было тщетно. Тревога не отпускала своего пленника, и причины её оставались для Аса сокрытыми, от чего на душе становилось всё более скверно. И только иногда, отвлекаясь от тяжких дум, он невольно становился, пожалуй, единственным слушателем невидимого музыканта и, отгоняя при помощи заунывной, неповторимой мелодии гнетущие разум мысли, обретал ненадолго душевный покой. Но беспокойство вновь и вновь, как неотъемлемая часть души, одолевало монаха, не давая ему уснуть. И сверчок, будто чувствуя, что старается не в пустую, даруя мимолётную возможность своему единственному слушателю отдохнуть хотя бы на миг от самого себя, играл всё громче и дольше, делая при этом паузы между своими отдельными произведениями как можно короче.

В предчувствии чего-то неизбежного и страшного в будущем Ас никак не мог избавиться от гнетущего, изъедающего состояния души, будто что-то извне предостерегало монаха от совершения какой-то ошибки. Эта неопределённость грядущего с каждым днём усиливала тревогу на сердце и начинала довлеть над разумом. Его словно подчиняли чужой воле, стараясь постепенно и уверенно превратить в послушную марионетку. Всё чаще Ас не спал по ночам, заметив, что уже давно боится расслабиться хоть на мгновение и, потеряв контроль над собой, перестанет навсегда быть самому себе хозяином. Этот страх жутко терзал послушника, так как он верил: самое бесценное, чем ему удалось обладать – это право выбора. А для сохранения такого дара необходимо полностью контролировать и разум, и душу, и тело.

Спустя какое-то время музыка запечного мастера всё же смогла затмить прочие звуки в храме, и Ас, упустив всего на мгновение тревожные мысли, незаметно для себя практически забылся, опустошив своё сознание для плавно, но настойчиво втекающих в него умиротворяющих мелодий. Веки монаха стали тяжелеть, и он начал медленно проваливаться в сладкий мир снов, как вдруг услышал незнакомый голос:

– Замечательно стервец играет! Душевно!

Монах вздрогнул от неожиданности и прислушался к тишине, но кроме редкого сапа собратьев и громкой трели сверчка ничего не услышал. С усилиями подняв голову, Ас огляделся – в помещении все спали. «Показалось!» – подумал он и повернулся на бок.

– Нет, не показалось! – снова раздался в голове монаха голос.

– Кто здесь? – вскочив с постели, шёпотом, еле слышно спросил Ас, чтобы не никого не разбудить.

– Выходи во двор, где ты сегодня провожал звезду. Я жду тебя, – произнёс незнакомец.

Путы сна сразу исчезли. Монах поднялся, поспешно облачился в белоснежную тогу, в которой средь ночной тьмы стал похож на привидение, и аккуратно, на цыпочках вышел во двор.

Здесь, вне храма, ни музыки сверчка, ни сопения спящих монахов слышно не было. Вообще ничего и никого не было слышно, что сразу же насторожило послушника. Это показалось Асу весьма странным. Он провёл много бессонных ночей на улице, и единственным, что скрашивало одиночество, являлось многообразие различных шорохов и постоянное копошение ночных тварей, вылезающих из своих убежищ на территории храма только после захода звезды. А сейчас во дворе царила густая, несколько искусственная тишина, от которой на душе становилось тревожно и необычайно одиноко. Внутренне Ас съёжился, будто хотел защититься или того лучше спрятаться от этого беззвучия. Возникла даже мысль вернуться обратно. Но любопытство взяло верх, и монах вышел на середину двора.

Ас огляделся – вокруг никого, но почувствовал душой: за ним пристально наблюдают. Причём смотрят не на него, а внутрь, пытаясь что-то рассмотреть. От этого взгляда невидимого незнакомца стало ещё тревожней и настолько не по себе, что монаху захотелось рвануть наутёк подальше отсюда, и вовсе не от загадочного визитёра, а от своего нарастающего страха. Только от себя бежать некуда. Понимая эту нехитрую истину, Ас оцепенел, разрываясь между желанием убежать и осознанием бессмысленности побега.

– Кто здесь? – Ас приложил немалые усилия к выдавливанию из себя этого вопроса.

Ответом была всё та же звенящая тишина и ощущение гнетущего взгляда. И потому монаху ничего не оставалось, как ждать, когда незнакомец насмотрится в его душу и соблаговолит явиться.

Шло время, которое начало казаться бесконечным, хотя прошли считанные мгновения. А обладатель взгляда показываться не торопился, будто чего-то выжидал. И тут в Асе проснулась некоторая раздражительность, продиктованная ничем иным, как непокорностью его натуры. С такой вынужденной неопределённостью монах мириться не желал. А потому собрал волю в кулак и, совладав со своим страхом, решил удалиться, чтобы заставить незнакомца заявить о себе. И как только сделал первый шаг, сразу остолбенел от шока, вызванного сотрясением разума.