Алексей Егоров - Грех извне 2: Счастье в запретном

– Они не совершали зла, – заговорил Эстиний.

Слова будто подтвердили надежду обреченных. Их лица просветлели. Красные от слез глаза загорелись радостью.

– Ибо они есть зло! – закончил Эстиний, схватил у ближайшего крестьянина хворостину.

Этой веткой он огрел по лицу мужчину. Свистящая тонкая ветвь обломилась, потому что была суха. Прежде чем ее скормить огню, пусть напьется людской крови. Раненный закричал, закрыл лицо и отступил. Жена бросилась ему на помощь, в порыве глупой надежды.

Женщина не думала о том, чтобы помочь мужу, ослабить его боль. О вытекшем глазе она не думала. В голове ее пульсировала только одна мысль – если умрет он, кто же защитит ее. И ее детей, но это уже не так важно. Их вон сколько много, нить каждого может оборваться мгновенно.

Вместо благодарности за сочувствие жена получила удар кулаком по лицу.

– Уйди, дура! – выл раненный.

Он раскачивался из стороны в сторону, из-под прижатой к лицу ладони текла кровь с чем-то еще белым, жидким.

Эстиний никогда не видел, как вытекают глаза. Округлил глаза и на мгновение потерял дар речи. Руки его затряслись, а сердце оступилось, вдохнуло кровь и не спешило выдыхать.

– Эти люди плоть от плоти вашей, взрастили злобу, воплотили смерть! – раздался крик.

Эстиний повернулся, увидел Назгала, указующего на обреченных.

– Лишь пожертвованные огню они уберегут вас от собственного проклятия. Так чего вы ждете?!

Назгал кивнул Эстинию, чтобы он подтвердил слова странного чужака, незнакомца, явившегося из ниоткуда.

Это не потребовалось. Слова бледного, круглолицего парня, облаченного в длинную хламиду вцепились в глотки крестьян, сдавили им шею. От страха они потеряли голову и уже ничего не соображали.

Во двор полетели ветви. Самые смелые перепрыгивали через ограду, чтобы лично поднести обреченным свой подарок – тяжелые поленья обрушивались на головы. Сухие дрова окрашивались кровью. Медный запах растекался вокруг, заливая округу.

Шум и крики сливались в нестройное пение. Совсем не похоже на ритуал в пещере ведьм, подумал Назгал. Лишь бы работало. Форма не имеет значения.

Поленья, принесенные для ритуального костра, служили оружием. Детские черепа разбивались легче, кость там не настолько прочная. Мужчине и женщине только содрали скальп, выбили зубы, сломали челюсть.

В злобе своей крестьяне били по черепам, стремясь нанести максимальный урон. Скорее убить, лишить их жизни. Не ради причинения боли, не во имя наслаждения, принеся муки слабым.

Крестьяне забивали не проклятую семью, а собственный страх.

Эстиний глядел на это, забыв, что в руках держит хворостину. Он нанес первый удар. Показал пример.

– Брось ее, – сказал подошедший Назгал.

Его гостеприимный хозяин понял все правильно. Он бросил хворост. Бросил точно к дому. Удивительно, но крестьяне увидели это.

Оглушенных или мертвых соседей они схватили, потащили к дому. Внутрь заходить боялись, хотя пришлось. Оставив тела в сенях, крестьяне рисковали, что они не прогорят качественно.

Пришлось заносить внутрь. Как нарочно умирающие стонали в этот момент, заставляя борцов с нечистью обливаться потом. Их оглушал страх. Ужас от понимания, что они могут последовать за этими проклятыми.

Кровь проклятых на их руках. Она могла запятнать их души. А ведь никто не хочет попасть в царство первого врага, где, в отличие от утверждений из Книги, тебя будут пытать, топить в нечистотах, всячески издеваться.

О забвении, скуке посмертного существования они не воображали.

Как знать, услышь и приняв подобное, не станут ли они стремиться на тот свет. Там наконец-то удастся отдохнуть. И плевать, что вокруг темные воды. Зато тихо. Ни болей мировых, ни злобы людской. Нет болезней и голода, нет мытаря и владетеля.

Дверь в дом забаррикадировали. Дверь в сени завалили дровами, взятой из ближайшей поленницы. Удачно. Не пришлось уходить со двора. Высекли искру, бросили на соломенную крышу. Занялось не сразу, вяло. Огненный цветок не спешил прорастать в мокрой соломе.

В самом доме все заволокло дымом. Что только благо. Быстрая, относительно легкая смерть. Кашель обреченных прекратился.

Пришлось разводить костер поблизости, а затем от него подпаливать поленницу. Из огня люди разносили красные цветы, укладывая их вокруг дома, забрасывая наверх. Кидая в дымовое отверстие.

Пламя поглотило дом, а люди еще несли и несли дрова. Вытаскивали ценный хворост и чурбаки из поленниц. Все это скармливали ненасытному.

Уже не дымило. Чистое пламя грозило свинцовому небу, сжигая редкие дождевые слезы. Огонь не позволял каплям коснуться земли. Тепло разливалось по окрестностям, от пропекшейся земли поднимался пар.

– Мясом не пахнет, – хмыкнул Назгал.

– А должно? – Эстиний не отрывал взгляда от огня.

Пусть пламя обжигало глаза, слепило яркостью. На него так приятно смотреть.

– Хорошо бы, если пахло. Нам бы в пользу.

– Так. Что ты намерен делать?

– Ты хотел спасти этот сброд? – Назгал оскалился. – Вот ты обрел возможность. Веди их.

– Но куда?

Он знал, что на смерть. Так разве это плохо? Эстиний смирился с неизбежным, опустил руки. Так чего теперь отказываться от выбранного пути. Веди их на смерть! Зато они обретут то, о чем не смели мечтать.

Пусть будут счастливы, пусть ощутят вкус свободы.

Мгновение пронесется, утонет в земле, пропитанной кровью. Зато это мгновение наполнено счастьем. Человеческая жизнь – такое мгновение. Она проносится стремительно, полная мучений. Пусть уж она блеснет яркой вспышкой радости. Глядишь, вечность взглянет на эту песчинку, прочтет только радость.

– И накопится этих песчинок множество. Так во всем мире станет лучше, – закончил Назгал.

Эстиний впервые услышал то, что он так хотел услышать. Эти слова казались Назгалу глупостью, но его товарищ хотел их услышать. Пусть его желание исполнится.

Слова могут быть глупостью, но в них что-то есть.

– Представь, тысячи тысяч таких мертвецов. Зато прожили счастливо!

– Но смерть, боль? – вздохнул Эстиний, покачал головой.

– В конце тебя ждет и то, и другое. Многим так везет, что умирают они в тепле и без боли?

Эстиний согласился с гостем. Принял его версию. А раз так, почему бы не сделать людей счастливыми.

Дом прогорал, люди пели. Противные Хранителю гимны, запрещенные и порицаемые. Эстиний не пытался их остановить, не запрещал им. Взгляд не отрывался от оседающего пламени, из которого взметнулись стрелы дыма. Кто-то воображал, что в них танцуют души проклятых. Они стремятся к небесам, но их затягивает под землю.

Самообман и только.

Среди дымных столбов, обретших плоть благодаря воображению людей, танцевал только один истинный образ.