Павел Беляев - Тихий омут

– Может, и не Господь…

День клонился к закату.

На завалинке около небольшой бревенчатой избушки сидел лысый мужчина. Он вовсе не отличался красотой или богатством наряда – длинная, почти до пят, чёрная холщовая рубаха, подпоясанная кумачом и старые затёртые сапоги. Зато на шее висел золотой круг, перечёркнутый крест-накрест тонкими серебряными линиями.

Пастор Клер никогда не относился к людям, готовым часами наблюдать закаты и восходы. Он был равнодушен ко всем проявлениям природы, воспетым в песнях и балладах. Дождь всегда оставался для него лишь унылой промозглой порой, попав в которую легко можно получить насморк; листопад с детства напоминал о том, что мир бренен, и смерть настигнет каждого, а тот самый пресловутый закат не был ничем иным, как символом регулярной, хоть и кратковременной, победы тёмных сил над светом.

Но, невзирая на свои взгляды, каждый вечер после службы пастор возвращался домой и подолгу просиживал на завалинке или крыльце, бессмысленно уставившись на последние всполохи гаснущего солнца.

С тихим протяжным скрипом отворилась дверь. На пороге возникла грузная маленькая баба. Она сложила руки на груди и поджала тонкие губы. Взгляд узких, заплывших глазок испепелял мужчину.

Клер бросил короткий взгляд на серые засаленные юбки жены и брезгливо скривился.

– Гляньте, – низким голосом каркнула женщина, – сидит. Сидит себе и в ус не дует. Нет, вы посмотрите, а? Ещё и глухим притворяется. Ну, конечно, дров-то наколоть нам не надобно, и печь-то в избе сама-собой затопится. А жрать поди потребуешь? Хочешь жрать, говорю? Кровля совсем прохудилась, жерди скоро треснут, чего ты ждёшь? Ты меня вообще слушаешь? Рожа басурманская?

Пастор лишь хмуро посмотрел на неё снизу-вверх и вновь продолжил наблюдать за ленивой погоней двух небольших облаков на умирающем небе. Кое-где уже загорались тусклые звёздочки, а над крышей навис холодный безразличный месяц. Ветер дул со стороны Ниствы, донося тихий едва уловимый запах цветущих водорослей.

– Сынько! – фыркнула баба и громко хлопнула дверью. Так в лихоборских землях называли лодырей, желая обидеть елико возможно. Даже ругательство «трутень» по сравнению с « сынько » не считалось таким уж обидным.

Клер поёжился и выудил из-под соломы чекушку ржаной настойки. Откупорив глиняный бутылёк, он воровато оглянулся и быстренько припал губами к горлышку.

Неподалёку раздался мерный стук копыт. Поначалу пастор не обратил на него внимания, полагая, что кому-то из слободских приспичило на ночь глядя куда-нибудь вожжи навострить. Однако, когда служитель церкви поднял слегка захмелевший взгляд, то увидел перед собой троих всадников. Они были одеты в просторные туники сочно-зелёного цвета и серые кожаные плащи. Лица скрывались под глубокими капюшонами. На груди висели золотые косые кресты, заключённые в круг.

Мужчина сглотнул.

– Пастор Клер? – задал вопрос первый всадник.

– Да, это я. Я здесь пастор, – закивал Клер, затравленно взирая то на одного незнакомца, то на другого, то на третьего. Потом лицо его неожиданно прояснилось, а он сам аж привстал, – Я нужен в Храмовых скалах? Вы пришли за мной?

– Нет, ты нам не нужен, – неприятным высоким голосом произнёс второй. Его вороная кобыла ни в какую не могла устоять на месте, и то ходила кругами, то нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. – Нам потребно, чтобы ты подобрал претендентов на обучение. Высшая семинария непосредственно при главном храме объявила новый набор. Ты служишь здесь вот уже не первый год, и мы полагаем, знаешь многое о местных жителях. К тому же, в Храмовых скалах имеются сведенья, что ты открыл приходскую школу. Более достойного начинания для человека сложно и придумать.

– Тебе вдвое увеличат жалование, – хрипло молвил третий. В отличие от первых двоих, что он, что лошадь стояли смирно, точно высеченные из камня. – И… Это пока неофициально, но возможно, скоро тебе будет голубь с вызовом в Храмовые скалы.

– Ой, что же это мы! – засуетился пастор. – Проходите в избу. За коней не беспокойтесь, тут за углом есть коновязь и корыто с водой и просом. Куляба! Пошевеливайся, квашня! У нас гости!

– Нет, пастор, – оборвал его «каменный». – И сам не суетись, и жену не тревожь. У нас ещё много дел на сегодня, поэтому задерживаться недосуг. Мы вернёмся послезавтра, будь готов представить претендентов. Нам нужны мальчики и девочки от десяти до тринадцати лет, – бросил через плечо незнакомец. Не прощаясь, всадники развернули коней и тихонько побрели в сторону постоялого двора.

Через день в классе приходской школы было шумно, как никогда. Клер поработал на славу. Он подобрал десять более или менее грамотных ребят интересующего возраста. Разумеется, тут сидели и просто умницы, на которых пастор не мог нарадоваться да наглядеться, и те, что читали через пень-колоду, а писали и того хуже. Но на всякий случай, служитель пригласил и их.

У школы творилось что-то невероятное. Невзирая на то, что с самого утра накрапывал мерзкий студёный дождик, и ветер пробирал до нутра, за окнами толпились едва ли не все слобожане от мала до велика. Каждому хотелось поглазеть на заезжих гостей, аж с самих Храмовых скал! А там, глядишь, и – чем чёрт не шутит? – удастся замолвить словечко за собственное чадо. Поэтому едва ли не все, кто окружил в то утро приходскую школу, имели при себе либо огромный шмат сала, завёрнутый от чужих глаз в полотнище, либо котомку с кровяной колбасой, либо что-то ещё. Словом, запаслись люди снедью и ценностями, чтобы как-то подмаслить вербовщиков.

Всадники появились ближе к полудню, когда худо-бедно распогодилось. Они спешились и прошли в школу, не обратив и малейшего внимания на беснующуюся толпу, щедро расточавшую подобострастные комплименты и внушительные посулы. Когда они вошли в светлицу с претендентами, повисло гробовое молчание.

Вербовщики несколько раз прошлись вдоль стройных рядов, иногда останавливаясь рядом с кем-то из претендентов. Они по-прежнему скрывали свои лица под капюшоном и ходили по светлице в полном молчании.

Некоторые, особо впечатлительные девочки и мальчики, решили, что незнакомцы мертвы. А лица закрывают, чтобы скрыть следы тлена или вовсе голые черепа… Что, кстати, неплохо объясняло и престранное молчание тех, кто по определению должен отличаться словоохотливостью и красноречием. Ведь каждому ведомо, что мёртвые не разговаривают.

Однако они ошиблись. Когда пришельцы закончили осмотр, то собрались около колченого столика, и средний заговорил низким бархатистым голосом.

– Чада мои, отрадно видеть, что в сей прекрасной слободе столько юных созданий познали свет грамоты, – после этих слов он простёр руки к небу и продолжил чуть громче. – Так возблагодарим же Господа, что послал к вам во просвещение столь достойного мужа, как отец Клер!