Лина Кирилловых - Мышь и кошка

© Лина Кирилловых, 2022

ISBN 978-5-0056-7492-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Верка выглянула из-за угла. Баба Тося громоздилась на скамейке медведем: шуба, покатые плечи, мощь откормленных телес и мерзкий нрав. От шубы тянуло таким же медвежьим, звериным тяжёлым душком. Лямка рюкзака сползла с плеча, Верка машинально поправила. Не успела, хотя торопилась по лужам, снежной подтаявшей каше – почти бежала, и в прохудившийся правый ботинок залезла вода. Теперь, чтобы зайти в подъезд, надо миновать бабу Тосю. Это значит – цепкий беспардонный взгляд, цыканье зубом и шёпот под нос, приглушённые злые слова, колючие, ядовитые. Следовало бы уже привыкнуть. Верка не могла. В ботинке хлюпнуло холодом, отозвалось обещанием скорой простуды – но новая, целая обувь комически невозможна, ведь это всё равно, что вместо машины купить орбитальную станцию. Гнусная старая баба Тося. Почему же она вот такая – неужели её не любили, никто?

– Слышь, мышь, – гоготнул за спиной гадкий голос.

Верка вздрогнула и обернулась.

– Видел бутылки в помойке. Слазь-ка, пускай твоя алкаш-мамаш их сдаст.

– Отстань от меня. Просто отстань. Ну, пожалуйста.

– Я тебе добра желаю. Тьфу, неблагодарная, – Жора ухмыльнулся.

Вонь табака пополам с мятной жвачкой: Жора курил с пацанами за хлебным ларьком, гыкал над непристойными шутками, обсуждал одноклассниц и казался себе, как обычно, крутым. За стеной облезлого ларька их громогласная банда успешно скрывалась от взрослых глаз. В понимании Жоры подобные прятки не считались за трусость. Нежелание Верки контактировать с бабой Тосей – отнюдь. Жора снова поддел.

– Боишься этой карги? Точно мышь.

– Мышкина, – несчастно пробормотала Верка.

– Мне безразлично, – поведал Жора.

– Хорошо. Тогда оставь меня в покое.

– Больно ты нужна кому-то, нищенка, – взгляд водянистых глаз прилипал. – Себя в зеркале видела? Днище…

Верка шагнула к подъезду. Морская старинная казнь – идти по доске над кишащей акулами бездной. Недолго идти: доска скоро заканчивается.

Спина бабы Тоси приблизилась. Во двор свернул с дороги фургон.

«Грузоперевозки и грузчики» – значилось на грязном белом боку. Фургон рычал и плевался из выхлопной трубы клубами. Фургон стремился к подъезду. Так не бывает – спасением. И баба Тося, шевельнувшись, повернулась всем корпусом, вытаращилась. Повод новых сплетен, свежих, с хрусткой корочкой, обжигающих пальцы, на блюдечке! Верка рванула. Жора за спиной что-то вякнул. Возмущенный, обиженный и оскорблённый мучитель: жертва убежала, как посмела… Фургон замедлил ход, притёрся к тротуару и остановился. Верка, скользнув мимо облезлой скамейки, не видела продолжения – качнула подъездную дверь, быстро шмыгнула. Доставка кому-нибудь. Из мебельного магазина.

В подъезде пахло хлоркой.

Манерная Аллочка сморщила нос. Показательно. «Где ты, а где я», – читалось в гримасе на круглом холёном лице. Или, вариантом: «Бхм, снова эта, в обносках». «Дочь пьянчужки, – Верка протиснулась боком. – Тощая уродливая мышь». Она прекрасно знала мысли Аллочки.

– По ногам, как по бульвару, – бросила Аллочка.

Ложь: Верка даже не задела край её кожаной бежевой сумки.

Аллочка достала из почтового ящика квитанции. Завитые крашеные кудри всегда напоминали Верке макароны. Сунуть Аллочку в кастрюлю с кипящей водой – будет визжать там, пускать пузыри, обрастать волдырями. Сунуть бы…

Верка поднималась по серой лестнице молча.

Запищал домофон, загудел мужской бас: вошли грузчики. Они действительно, подперев домофонную дверь, отчего по ногам потянуло прохладой, стали заносить в подъезд нечто крупногабаритное. Аллочка обозначила недовольство опять: до Верки долетело эхом «Аккуратнее!». Придавите её там шкафом, что ли… Потом возник другой голос. Незнакомый, женский. Он, отражаясь от подъездных стен так же гулко, сказал там, у лифта, внизу:

– Тридцать третья. Поеду вперёд.

Верка замерла, не донеся до следующей ступени ногу.

Пал Палыч был хорошим. Безобидным, тихим. Он собирал ненужные соседям бумажные буклеты и газеты, таскал связками старые грязные книги, найденные, очевидно, там, куда отсылал Верку Жора, здоровался с дворовыми кошками и жал лапы псам. Сын Пал Палыча, мрачный здоровый бугай, имел некий строительный бизнес, но навещал отца редко. Верка припомнила: скорая. Скорая приезжала две недели назад, и Верка думала – к бабе Тосе.

Пал Палыч с тех пор ведь, кажется, во дворе не прогуливался, не мелькал.

Лифт загудел. Верка очнулась и припустила по лестнице. Она не очень-то хотела видеть подтверждение догадки, не слишком желала, чтобы смутная, только что крошечной искрой возникшая жалость расширилась и захватила её: Пал Палыч никогда не говорил обидных слов, не унижал и не насмешничал. И не успела – поравнялась с площадкой, с деревянной обшарпанной дверью квартиры под номером тридцать три, когда створки лифта разъехались. На площадку вышла молодая женщина. Девица даже.

Верка в неё чуть не врезалась.

Под распахнутой кожаной курткой, лёгко-тонкой не по зимней погоде, змеились, выползая из-под ворота футболки, серебряные с красным лепестки татуировки. Не водилось такого в подъезде, раньше никогда не обитало. Верка, должно быть, казалась сейчас незнакомой девице нахальной, бесстыдной и невежливой зевакой – но не смотреть не получалось. У бабы Тоси от чужих татуировок, наверное, и вовсе приключился инфаркт. Девица подмигнула тёмным правым глазом и приспустила правый же рукав. Татуировки-растения оплетали и руку. До самого запястья.

– Как тебе?

– М-мэ, – сказала Верка.

– Там у подъезда сидела типичная старая грымза. Сидит, вернее, – манера речи у девицы была полной иронии. – Так вот, ей явно не понравился мой вид.

Как будто прочла мысли Верки.

– А, – Верка почувствовала себя очень нелепо.

– Я ваша новая соседка, – девица указала на дверь тридцать третьей квартиры.

– Но п-прежний жилец тут, – промямлила Верка. – Дедуля…

– Да, Павел Павлович. Квартиру свою он мне продал. Сын его забрал к себе жить. За город. В коттедж.

Девица глядела миролюбиво. Навряд ли обманывала.

Верка кивнула.

– Беги, – девица уступила дорогу. – Ты вроде спешишь.

И завозилась ключами в замке.

Замок теперь менять ей надо. Или уже поменяла? Тогда уж и дверь…

Верка послушно, как будто могло быть какое-то наказание за несоблюдение данной команды, поторопилась – широко шагая через две ступеньки.

Мама появилась вечером. Синева за стеклом стала чёрной, чуть сбрызнутой оранжевым от фонарей, варёная в кастрюле картошка остыла. Мама принесла с собой рынок. Ту грязную его часть, которая топчется слякотью-отпечатками по кафельным плитам общественного туалета, роняет под прилавки шелуху от семечек, огрызки фруктов, бьёт банку с подсолнечным маслом, бросает окурок и сплёвывает. Мама сегодня там мыла полы. Шелушащиеся, красные руки уборщицы – и кислый винный дух. Вот, что такое «мама».