Том Холланд - Спящий в песках

Он снова бросил взгляд на лежащее в гробу тело.

– Божественная плоть есть пища для богов.

Царь Аменхотеп перевел бесстрастный взгляд со жреца на гроб.

– И таким же образом обошлись с телами всех моих предков? – тихо спросил фараон.

– Обряд требует, чтобы тела сохранялись в гробах в течение семидесяти дней, а по истечении названного срока были расчленены на четырнадцать частей.

– Так вот зачем ты вломился в гробницу моего отца! Это понятно. Но в последнее время были потревожены и усыпальницы других царей. Зачем ты проник в их захоронения?

– Чтобы убрать тела из гробниц и подменить их, дабы никто ничего не заметил. Впрочем, это уже не имеет значения. Все цари, кроме этого, были благополучно извлечены из саркофагов и переправлены в безопасное место.

– Куда?

В древний храм, находящийся далеко в пустыне, на том самом месте, куда, впервые снизойдя со звезд, ступили боги. Не спрашивай меня, где именно стоит этот храм, ибо я все равно не отвечу, а самому тебе его не найти.

– Но почему ты в такой спешке и тайне стал перевозить в другое место царей, остававшихся в своих гробницах века и тысячелетия?

– Потому, о великий фараон, что мы, служители богов и хранители их мудрости, опасаемся твоих возможных поступков. Ты можешь считать это знаком признания твоего превосходства. – Жрец склонил голову. – Да, сейчас сила на твоей стороне, и мы признаем это. – Инен помолчал, пристально глядя на деревянный гроб. – Но не думай, будто мы не вернемся. Скоро – а по меркам вечности очень скоро – ты превратишься в чудовище, а там и в иссохшего живого мертвеца, такого, как твой отец. Допришествия твоего часа мы, согласно завету и требованиям ритуала, должны оставить тебя на троне твоих предков, но все же... – Он улыбнулся. – Можешь не сомневаться в том, что мне еще представится возможность вкусить твоей плоти. Да и твоей... – Он бросил взгляд на сестру. – И твоей тоже.

– И все же, – медленно произнесла Тии, – твое бессмертие не является полным.

Инен, у которого явно перехватило дыхание, воззрился на нее сузившимися глазами.

Улыбнувшись, Тии повернулась к сыну.

– Он действительно может оставаться в живых, будучи раненым, расчлененным или истекая кровью. Но если ты пронзишь его сердце, ему не избежать истинной смерти. Попробуй – и ты увидишь: он умрет.

Повисло тягостное молчание.

– Это правда? – спросил наконец царь Аменхотеп.

Инен отвел взгляд в сторону.

Криво усмехнувшись, фараон прикрыл глаза ладонью и обратил взор к солнцу.

– Я поклялся не лишать жизни ни одно живое существо, – сказал он жрецу. – Эта клятва распространяется и на тебя.

– Ты его освободишь? – воскликнула Тии.

В ее обращенном на сына взгляде читалось неверие.

– Мало радости жить вечно со столь изуродованным лицом, – промолвил царь, указывая на кровоточащие раны на месте ушей и носа Инена. Это мучительно. Но еще мучительнее, о мать моя, жить вечно без любви – без тебя.

Инен низко поклонился, однако на лице его было написано такое презрение, словно он собирался плюнуть.

– Однако, о фараон, стократ мучительнее жить со знанием того, что должно случиться с тобой.

Царь Аменхотеп вновь обратил взор к солнцу.

– Лишь Всевышнему дано знать все, и нам должно помнить, что для него нет ничего невозможного, – негромко заметил он.

– Может быть... Может быть... – Инен скептически пожал плечами. – Но пока еще вы оба имеете возможность обрести жизнь вечную, не обращаясь к солнцу. Вкусите это. – Он указал на гроб. – Для вас еще не все потеряно.

Тии воззрилась на плоть мужа с неожиданно нахлынувшим на нее томлением, и Инен, верно истолковав блеск в ее глазах, улыбнулся.

Она повернулась к сыну и поняла, что тот тоже не свободен от сомнений и колебаний. Рука его, словно сама по себе, потянулась к расчлененному телу, но замерла на полпути.

– И все же... – прошептал он вдруг и в который уже раз поднял глаза к солнцу. – Если мы вкусим это, каким проклятием для людей может оказаться наше существование. Мы опасны и сейчас – такие, какие есть, но станем несравненно опаснее, если никогда не познаем ни слабости, ни увядания. Нет! Уберите это! – Он указал на гроб. – Пока он находится здесь, сохраняется риск того, что любой из нас поддастся искушению.

Он помолчал и, снова указав на тело усопшего фараона, добавил:

– Отец всю жизнь уверял, что именно разрушение лежит в основе мира. Кажется, его собственная судьба служит подтверждением этой мысли. Но я все же постараюсь – и молю Бога единого о помощи – своим примером доказать обратное.

С этими словами он повернулся и ушел, оставив Тии стоящей в оцепенении возле гроба. Царица взглянула в глаза брату, быстро отвернулась и поспешила за сыном.

По пути назад ни вдовствующая царица, ни фараон ни разу не оглянулись, а прибыв в храм Амона, направились прямиком во внутреннее святилище, обогнули бассейн, прошли мимо алтаря и углубились во мрак.

Как оказалось, в тенях скрывалась еще одна, маленькая, дверца, за которой в последнем помещении стояла статуя, украшенная всеми священными атрибутами Исиды.

Ее сын в нынешнем его состоянии – Тии отметила это сразу – несколько походил на богиню чертами лица и телосложением. Однако ее обличье казалось столь гротескным, что, по правде сказать, в нем практически не осталось ничего человеческого. Скульптор изваял ее с потрясающим искусством, но столь безобразной, что Тии до сих пор не могла себе даже представить подобного уродства.

– Не удивительно, что они скрывали ее во мраке, – промолвил фараон Аменхотеп. – Воистину, зрелище сие не для очей смертных.

С этими словами он столкнул статую с пьедестала, а когда она, упав, вдребезги разбилась о каменный пол, топтал осколки ногами, пока не растер их в пыль.

Вечером того же дня Киа – вопреки предсказаниям жрецов – родила живого мальчика. Его нарекли Сменхкара.

А когда Аменхотеп наконец сомкнул глаза, во сне он узрел пылающий лик солнца.

Но в этот момент Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.

– О повелитель правоверных, – промолвил он, – если ты придешь сюда вечером, я поведаю тебе о природе снов фараона и о принесенных ими плодах.

Халиф сделал как было предложено: удалился, а на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.

И Гарун аль-Вакиль сказал...

С той поры фараон каждую ночь видел во сне раскаленный солнечный диск, сияние коего непереносимо для взора смертного. Однако с течением времени Аменхотеп мог все дольше любоваться слепящим блеском светила, и ему даже стало казаться, что сквозь золотое свечение проступают черты чего-то иного.

– О Божественный Владыка Всего Сущего! – восклицал царь в своем сне. – О Атон, истинный, всемогущий, даруй мне силы узреть сокровенное!