Жорж Роденбах - Звонарь

Второй номер был исполнен лучше, но выбор был плачевно неудачен: попурри, составленное из различных мелодий, подобное одежде арлекина или прыжкам клоуна на трапеции, прикрепленной к вершине колокольни.

Толпа ничего не поняла и осталась безучастной.

Из нескольких групп послышались жидкие аплодисменты, длившиеся не больше минуты, казалось, что захлопали вальками по воде.

После перерыва снова прозвучали три удара большого колокола. Выступил второй кандидат. Он проявил больше искусства, но скоро утомил колокола, заставляя их рычать «Марсельезу» или «God save the Queen»… Он тоже не имел успеха. Разочарованная толпа стала думать, что никто не в состоянии заменить старого Бавона де Воса, в течение многих лет достойно исполнявшего свою обязанность.

Следующий кандидат произвел еще более тягостное впечатление. Ему пришла в голову несчастная мысль быстрым, отрывистым темпом сыграть обрывки из опереток и кафешантанных песенок. Колокола прыгали, кричали, смеялись, словно их щекотали, спотыкались, как если бы они немножко подвыпили и обезумели. Казалось, что они приподнимают свои бронзовые одежды, танцуя бесстыдный капкан. Толпа сначала удивилась, потом оскорбилась за свои милые столетние колокола. Послышались негодующие, возмущенные крики…

Остальные два кандидата, испугались и отказались. По-видимому, конкурс должен был остаться без результата. Неужели придется отсрочить назначение нового звонаря? Герольд снова появился, вызывая желающих принять участие в конкурсе.

В ответ раздался чей-то голос, из первых рядов толпы, скучившейся перед зданием рынка, поднялась чья-то рука… Через минуту заскрипела старая дверь: человек вошел.

Толпа вздрагивала, беспокоилась, высказывала всевозможные догадки. Никто ничего не знал. Что же будет? Конкурс уже кончен? Понятно, не назначат ни одного из выступавших кандидатов.

Не вызовется ли еще кто-нибудь? Спрашивали, поднимались на цыпочки, толкались, глядели на окно рынка и на колокольню, на лестницах которой не то двигались человеческие фигуры, не то перелетали с места на место вороны.

Еще раз прозвучали три удара большого колокола: традиционные три удара, возвещавшие выступление нового кандидата.

Отчаявшаяся толпа стала слушать внимательней, тем более что на этот раз колокола звучали тихо, заставляя соблюдать безусловную тишину. Слышалась нежная музыка, не чувствовалось слитных или выделявшихся ударов колоколов: это был концерт отлитой бронзы, доносившийся издалека, из глубины веков. Музыка грез! Она неслась не с колокольни – из безграничных пространств неба, из лона времени. Этому звонарю пришло в голову начать играть старинные рождественские песни, фламандские рождественские песни, народившиеся в сердце расы и служащие зеркалом, в котором она узнает себя. Это было величаво и немного печально, как и все, что прошло сквозь горнило веков. Это была старинная музыка, но ее могли понять дети. Это была далекая и смутная мелодия, словно касавшаяся границ молчания, а, тем не менее, каждый воспринимал ее в своей душе. У многих глаза увлажнились: были то слезы или мельчайшие серые капельки звуков, застилавшие их…

Вся толпа всколыхнулась. Боязливая и рассудительная, она поняла развевавшуюся в воздухе темную ткань своих собственных грез, полюбив ее смутный смысл.

Серия старинных рождественских песен кончилась. В первую минуту толпа продолжала хранить молчание, словно души присутствовавших были увлечены в вечность звуками колоколов, бывшими на этот раз добрыми прабабками, спевшими старинные легенды, оборванные сказки, которые каждый мог докончить, сообразуясь со своим желанием…

Раздались взволнованные крики, преисполненные ликования. Они становились все громче, обвивали, как черный плющ, башню, бурными взрывами оглушали нового звонаря.

Он совершенно случайно, в самую последнюю минуту, решился выступить в качестве кандидата. Огорченный ничтожеством своих предшественников, он – неожиданно для самого себя – взошел на колокольню и очутился в стеклянной комнате, где раньше часто бывал, навещая своего друга, старого Бавона де Воса. Не придется ли ему заместить его?

Что делать? Нужно было снова играть. Рождественские песни – это старые скиталицы по дорогам Истории, бегинки, коленопреклоненные в воздухе. Они заставили народ, в ожидании стоявший внизу, совсем внизу, мысленно соприкоснуться с былыми временами своей славы, преклониться на кладбище своего прошлого… Теперь народ был в состоянии возжечься героическими чувствами.

Музыкант отер пот со лба и сел перед клавиатурой, величественной, как церковный орган, с педалями для больших колоколов и железными стержнями, приводящими в движение маленькие колокола. Это было нечто вроде станка, приспособленного, чтобы ткать музыку.

Он стал играть. Послышались звуки старинной народной песни «Лев Фландрии» . Ее все знали, но в то же время имя ее автора было неизвестным, как было неизвестно имя строителя колокольни, как остаются неизвестными имена людей, в произведениях которых целиком отражается раса. Столетние колокола помолодели, воспевая отвагу и бессмертную славу Фландрии. Это было, поистине, рычанием льва, зев которого, подобно зеву льва, о котором говорит Священное Писание, полон пчел. Некогда каменный лев находился на вершине колокольни. Казалось, что он снова вернулся, вместе с этой песней, такой же старый, как она, и рычал с колокольни, как из пещеры. В умирающем блеске заходящего солнца золотой лев отеля Бушут сиял, как живой, против него каменные львы Дворца правителя отбрасывали на толпу все увеличивавшиеся тени. Фландрия со львом! Это был торжествующий крик гильдий и победоносных корпораций. Он словно вырывался из окованных железом сундуков, в которых хранились хартии и привилегии, дарованные былыми властителями, сундуки эти находились в одной из зал башни… При звуках этой песни воскресала Фландрия со львом! Ритм ее подобен ритму шагов движущегося народа. Она воинственна и одушевлена человеческими чувствами, как лицо человека в шлеме.

Толпа слушала, с трудом переводя дыхание. Нельзя было понять: колокола ли это звонили, и каким чудом звуки, издаваемые сорока девятью колоколами, слились в один – в единодушное пение народа. Колокола – маленькие, с серебристым звоном, и другие, тяжелые, колыхавшиеся, и старинные, отличавшиеся огромными размерами – казались детьми, женщинами в мантиях, отважными солдатами, возвращавшимися в город, считавшийся мертвым. Толпа это поняла. Словно желая пойти навстречу процессии призраков прошлого, она запела в свою очередь величественный гимн. Пела вся толпа, собравшаяся на большой площади. Пел каждый в отдельности. Пение людей сливалось в воздухе с пением колоколов. Душа Фландрии струилась, как солнечный блеск, между небом и морем.