Роман Лукьянов - Темнота

Джек пробудился от беспокойного сна.

За окном уже третий день неустанно шел дождь – с громким шумом падал на крыши домов, стекал по водостокам, ветвям каштана, выкрашенным в белый цвет заборам и затем исчезал в водовороте глубоких луж.

Пасмурное небо оставляло на всем кривые дрожащие тени.

Глаз с трудом мог сфокусироваться на чем-то одном и постоянно бегал из стороны в сторону.

– Словно земля билась в лихорадке, – думал Джек, слезая с кровати.

Тело земли содрогалось от спазмов и нервно поднималось то вверх, то вниз, то выгибалось в совсем неестественных формах.

Джек не громко, не тихо звал маму:

– Мама, мама.

В ответ лишь было слышно, как о металлический карниз бились капли дождя.

Кап! Кап! Кап!

Громко, как выпущенная из автомата очередь.

И еще протяжный гул – завывание ветра, как-то умудрившегося продраться через обшивку дома и попасть внутрь.

Он вытер кулачками заспанные глаза и внимательно осмотрелся.

Комната была пустой и мрачной. Среди аскетичной пустоты выделялись брошенные в запале игры зеленые солдатики и слегка надорванный у глаз плюшевый мишка.

Все, что купил отец перед тем, как исчезнуть.

Дожидаться здесь матери было бесполезно и страшно, поэтому Джек решил отыскать ее сам.

Обошел все комнаты верхнего этажа, но мамы там не было. Иногда он звал ее слабым обеспокоенным голоском, но никто не отзывался.

В ответ доносился лишь шум ветра и скрип старых прогнивших половиц.

Ни в библиотеки, ни в папином кабинете, ни в спальне мамы не было.

Нужно было спускать на первый этаж.

Проходя по узкому коридору, Джек заставлял себя не смотреть на стены. Он знал – на них висят жуткие картины, от которых его бросало в пот. Обрюзгшие старики с сальными ртами, красными ячменными глазами и мерзкими рубцеватыми шрамами. Выражению их лиц редко посещало что-то, кроме злобы и ненависти.

Надо быстро проскочить. Не смотреть в их глаза! Не смотреть!

Джек шел медленно. Лестница была крутой и оступись он хоть раз, неприменно повалится кубарем в самый низ.

Проскочить! Но как?

Надо было идти не спеша, аккуратно, ставя ножку на одну ступеньку, потом подбирать к себе вторую и так до самого низа.

Медленно. Осторожно.

Лютые шекспировские гримасы все еще были направлены прямо на Джека. Он ощущал их всей своей кожей, словно кто-то положил руку ему на плечо.

Джек стремительно обернулась.

Никого. Показалось.

Он опять продолжил спускаться, пока наконец торжественно не спрыгнул с последний ступеньки на обшарпанный паркет.

Джек подошел к массивной двери, толкнул ее маленькими детскими ручками.

Дверь со скрипом отворилась внутрь.

Из гостинной повеяло могильным холодом. Кожа на его спине покрылась мурашками.

В углу на темно-зеленом кресле сидела мама.

Окна были завешены и Джек едва мог различить ее черты, на всем лежали тяжелые густые тени.

Лицо у мамы было бледное, а глаза черные.

– Мама, мамочка, – тихо звал ее Джек.

Мама даже не шелохнулась, сидела там где сидела, смотря перед собой – эта бледная кожа, глаза, словно две черные точки.

– Ма… – Джек запнулся, виновато посмотрел под ноги.

В ответ гробовая тишина. В комнате почти не было слышно дождя, только тоненький писк за стенами.

Джек поднял голову, крепко сжал пальцы в кулак и более уверенным и громким голосом сказал:

– Мама, можно я погуляю на улице? – потом добавил чуть тише. – Хотя бы немного.

Голос его все еще был мягким и почти невесомым. Он тут же терялся в кишащих крысами стенах.

Гранитные веки с трудом поднялись вверх. Из-под них выглянули два красных пятна. Зрачки испещренные золотисто-голубыми крапинками, словно черные змеи, скользнули в сторону Джека.

Это не моя мама.

Джеку захотелось уйти.

Не знаю. Или… Не так это и важно. Я уже устал сидеть в одной комнате. Мне скучно и тоскливо. Хочу на улицу!

– Я туда и обратно, – пытался объяснить он маме. – Только взгляну и…

– Нет! – послышался увесистый, обернутый в хрипящую оболочку, голос мамы.

Ее тяжелое дыхание было слышно так же хорошо, как звон сломанных часов по ночам.

Джек замешкался.

К горлу подступил неприятный ком.

Хоть бы не расплакаться. Держи себя в руках.

Он решил еще раз все объяснить:

– Я… Всего…

– Нет! – повторила мама и посмотрела прямо ему в глаза.

Джек весь сжался.

– Ну…

Как же трудно подбирать слова. Почему?! Почему?!

Поднятая голова мамы, бледная, с грязными сальными волосами, вновь опустилась, словно цветок, после захода солнца.

Джек посмотрел в окно.

Ожидая там увидеть обвитую плющом ограду, он разочарованно отвернулся. Все было закрыто, оставалась лишь тонкая полоска между шторами, в которую едва проскальзывал свет.

Гранитные веки вновь поползли вверх. Обнажились мутные зрачки. Мама смотрела не на Джека, а сквозь него, будто не замечая. Она моргнула. Потом еще раз. Слеза стекла по мраморной коже оставив тоненькую бороздку, разделяющую свет и тьму. Остекленевший взгляд застыл на Джеке. Мама вонзила острый ноготь в обшивку кресла. По комнате пронесся звук порванной ткани.

– Мама, пожалуйста, – Джек едва сдерживал слезы, смотрел не в глаза матери, а в обнаженное худое плечо.

– Нет, – устало сказала она и замолчала.

Шум дождя за стеною нарастал. Джек опять подумал о внешнем мире, от которого его отделял этот странных грубый голос, явно не материнский.

Она стала какой-то другой. Злой. И это худое бледное лицо.

Он хотел уже развернуться и уйти, но внезапно мама холодно, почти издевательски добавила:

– Если тебе нечего делать, приберись на чердаке.

Это было безоговорочное поражение.

– Хорошо, мама, – все что смог выдавить из себя Джек.

– Ну, разве сегодня не прекрасная погода, – сказала она, будто в комнате был кто-то еще.

– Да, мама.

Он еще раз мельком взглянул на маму, тяжело вздохнул и вышел из комнаты, закрыв за собою дверь.

Хоть он и был разочарован, все же выйдя из гостинной, ему стало легче.

Джек немедля поднялся к себе в комнату, вошел внутрь, потом захлопнул за собой дверь и тяжелым камнем упал на кровать.

Поверхность ее была застелена мягким покрывалом, по всей длине которого яркими огнями сверкали звезды, большие и маленькие, далекие и близкие, словно горящие лампочки над головой Джека, они отбрасывали светлые пятна на его печальное лицо.

От тяжести тела покрывало скривилось, скомкалось – длинные горные цепи проступили близи застывшего эмбриона.

Маленькие капли падали на острые вершины гор, на узоры животных, мифических существ, известных некогда героев, все они омывались водами океана, точно одинокие острова затерянные в его бесконечном объятии, дождевая вода исчезала в глубинах космоса, будто в пасти ненасытной харибды – требуйте больше боли, больше криков, больше страданий – доносился громоподобный голос из бездны, кусочек за кусочком поглощал бездонный рот чудовища, пока наконец не закончилось жертвенное мясо и не затихли стоны умерших – на земле воцарился вечный холод, застыла луна, ночь спрятала друг от друга испуганные взгляды людей.