Андрей Толкачев - Падший ангел. Явление Асмодея

– Добрый человек! – обратился он к молящемуся у стены, – не знаете кто здесь был?

Человек начал медленно подниматься, он оказался облачен в сутану. Священник напрасно демонстрировал ему платье, снятое с амвона – странный гость, закрыв капюшоном свои глаза, лишь улыбался.

– Вы слышите меня? – спросил он на полтона выше.

Ответа не последовало. Тот, кто был наряжен в костюм священника, оставался недвижимым.

Припрятав платье, он вернулся в зал, проверить за алтарем Святые Дары. Дверца в нише под большим распятием оказалась приоткрытой – кто-то явно побывал и в ней. Ни маленьких плоских лепешек, ни вина, ни освященной воды.

– Что здесь произошло? – обратился он к тому молельцу. – Может Вы знаете? – и он пошел к двойнику молельца у другой стены.

Того он нашел в прежней позе.

– За тысячи лет до Авраама и его потомков люди молились самым разным богам и приносили им жертвы – пищу, цветы, животных и даже людей, смотря по обстоятельствам. Жертва приносилась в святилище, на жертвеннике. Конечно, современный христианский алтарь – это прямой потомок языческих жертвенников по своему смыслу, устройству и предназначению. Есть единственная разница: на этом алтаре не люди приносят жертвы Богу, а Бог приносит себя в жертву, да, однажды вечером в четверг, за ужином, он поднес себя людям в виде хлеба и вина. Зачем вы выбросили Святые Дары – Тело и Кровь Христовы? Зачем принесли в жертву вещи пропавшей Олины? Я понимаю, Вы ее ищете. Куда Вы пошли? Дождемся прихожан!

Молелец уходил из храма, так и не повернувшись к священнику. Высокая худая фигура, длинные руки, длинный шаг, он делал странные движения, будто пытался встать на четвереньки.

Священник обернулся в темноту сводов помещения. Звуки стихли. Храм будто затаился вместе с тайной прихода странного пришельца.

Викарий набрел на ручей – прильнул к спасительному эликсиру – холодная вода больно кольнула в животе, будто сосульку проглотил. Он жадно умывался, не в силах остановиться, промыл плечевую рану и заметил, что к плечу добавилось еще и колено, которое было ободрано, там тоже сочилась кровь, достигнув пяток. Но эти первые ранения в схватке с неведомым врагом, еще больше придавали ему решимости и упорства. Он почувствовал прилив новых сил. Стал прислушиваться к шорохам леса, журчанию воды, голосам птиц. Они были чем-то встревожены – прокрался повыше, обогнул старый вяз, откуда хорошо просматривалась местность. В шагах тридцати, за деревьями, померещился человеческий силуэт. Янек насторожился, схватился за крестик на шее и протер ладонью глаза:

– Нет же… нет… Нет! Сгинь! Сгинь дьявольское отродье. Меня не проведешь. …Отче наш, сущий на небесах…да святится имя твое…да придет…

Когда он снова посмотрел в ту сторону – увидел: оскалина зияла на том месте, но мимо шагал старик, укутанный в бабий шерстяной платок.

– Сгинь!

«Как тяжко он дышит!»

Старик не исчезал с поля зрения, а напротив, упираясь короткими ногами, по-паучьи волочил увесистый мешок.

Подобрав на ходу толстую корягу, Янек подкрался на расстояние локтя и сшиб старика с ног.

По-птичьи вскрикнув, тот рухнул на землю, пустив изо рта пену. Перед Янеком, с разбитой головой, оказался старик, а в мешке его хворост. По седым прядям волос Янек узнал в своей жертве дядюшку Томаса. Старик истекал кровью. Янек камнем свалился рядом на колени. И все полетело в его глазах – он был безутешен.

Зыбко просачивалось утро сквозь тяжелые хвойные лапы. Осторожно пробирался луч света по выпавшей росе. Бледная рука легла на плечо несчастного Янека. До него долетел смех, отдаленный и мерзкий. Смех беса, водившего его всю ночь по закоулкам спящего города, по лесным тропам, подсунувшего труп возницы, а поутру заставившего убить старика.

Птичья стая взвилась в поднебесье и закружилась над лесом, а там, на земле, лежал старик Томас, над ним горевал Янек, а за его спиной стоял священник и поправлял на широкой спине Янека девичье красное платье.

– Эх, Янек, дурень ты, дурень… Дубиной по башке…, – причитал старик Томас, тщетно пытаясь раскурить трубку.

– Да…м-м…а – а, не дубиной, а…, – бормотал захмелевший Янек.

– Думаешь, если у тебя голова деревянная, то у старины Томаса тоже?

Хозяин дома и поднятых клубов дыма сидел с перевязанной головой, заводил в очередной раз разговор о происшествии в лесу и при случае охал. Прошла уже неделя, старик зашевелился, оклимался и старуха разрешила ему угостить Янека и выпить самому.

Янек смущенно отвечал:

– Да не дубиной, а корягой, – и продолжал уминать буженину с хлебом.

– Ах ты, семя ядреное, – Томас, осоловевший от вина, запалил наконец свою трубку и задумался.

Янек оказался подходящим собеседником для старика, готовым поддержать любой разговор, а когда старик впадал в угрюмость, Янек тихо жевал, напевая себе что-то под нос.

– А где телегу-то взял?

– Так я это…, – и спаситель старика вспомнил телегу и лошадь, управляемую безжизненным седоком. Но когда Янек вернулся за телегой – мертвеца не было, и кровавой одежды тоже не было. Лошадь послушно пощипывала траву.

«Может мертвяк померещился?» – успокаивал себя Янек.

Опрокинутую телегу он поставил на колеса – и отвез старика.

Время от времени старик Томас вскакивал, куда-то выбегал и на столе прибавлялись соленые огурцы, капуста, липовый мед, лепешки с сыром, бутыль ягодной настойки. И все вкуснее были яства. Приливы дружелюбия наполняли давно пустующие рытвины души старика, и он поведал немногословному Янеку историю своей бедолажной жизни и много других историй, которые еще припоминал, а которые забыл начисто, он с видимым мучением восстанавливал.

– Я когда-то был молодцом… Да – а – а, у – у! – Томас начинал новую байку. – Меня не то, что дубиной…, – тут он придержал Янека, в который раз попытавшегося вставиться с оправданиями, – …камнем саданут. Да – а – а! Заживало…, как на собаке. – Он отхлебнул из кружки и поинтересовался: –А за каким чертом ты священника притащил? На исповедь?

Усы старика, торчавшие в разные стороны, при этом вопросе задвигались и устремились вверх, а рачьи глаза сошлись в одной точке.

«И правду говорят, старик косоват на оба глаза», – убедился Янек.

– Да я… это…

– Молчи, мои грехи не замолить… Да-а. Уже черт ладанку на вороту пришил. – Томас недвусмысленно показал на ворот своей рубахи. Янек наклонился, чтобы увидеть.

– Дурень, – не удержался Томас и прыснул от смеха: – Это ж так люди говорят, присказка такая…Ох, живот болит от тебя. Ей Богу! Но знай…, – и глаза старика опять сошлись к носу, а Янек прекратил жевать, ожидая, что старик опять изречет что-то важное, – Шучу я, шучу… Не пристало мне с чертом водится. Не по нраву я ему, может быть. А придет время помирать, мне что Бог, что черт – все одно.